– Тебя Динка обманывала, – внушительно сказал он. – Осталось выяснить зачем. Ведь вы с ней заклятые подруги. Как шерочка с машерочкой.
– Это тебя уже не касается.
– Не касается. Разбираться во всем этом тебе. А я здесь как случайный прохожий. И в ваши отношения с Динкой лезть не собираюсь. Слушай! – сказал он небрежным тоном. – Оставь мне свой мобильный телефон. Твой домашний у меня есть. А то каждый раз караулить тебя…
В груди что-то екнуло.
Я продиктовала телефон.
И на секунду прикрыла глаза. Все было странно, до жути нереально. Когда сбываются самые смелые из твоих снов, первая реакция – этого не может быть, вторая – легкое разочарование. А вот третья…
Приоткрыв сначала один глаз, потом – другой, я уперлась в тяжелый взгляд Игоря. Так смотреть мог только он – тяжело, мрачно и вместе с тем от этого мрачного прямо-таки фаустовского взгляда что-то таяло в груди и наливалось умопомрачительной сладостью, смешанной с холодом. Это все было как кубики льда в клубничном коктейле. Или как лед на обнаженной разгоряченной коже.
– И что? – спросил он, не отводя от меня взгляда.
– Ничего.
Он взял мою руку и поднес к губам. Внутри было любопытство, смешанное с удивлением, и еще взгляд, обращенный внутрь… себя. Я внимательно прислушивалась к своим реакциям: ударит ли в уши набат, колокол чистого медного литья, как когда-то, и небесный звон польется ли в уши, и я оглохну ли и ослепну на время, и перестанет ли все существовать, оставив только меня и его в этом огромном и вместе с тем таком маленьком мире, низведенном до нас двоих, до наших тел, которые никак не смогут насытиться друг другом, а новые ласки будут предвещать новый виток блаженно-обморочного состояния, еще одно восхождение на запредельные вершины…
Что-то заворочалось и царапнуло. Не больно, а так… слегка, как расшалившийся котенок кусает руку, которая с ним играет.
– Ритася! – так называл меня только Игорь. – Ну чего ты кусаешься?
А ведь именно так, мелькнуло в моей голове – попал в точку – кусаюсь. Царапаюсь, брыкаюсь, кусаюсь… как маленькая.
– Я не кусаюсь, – осторожно начала я. – Я тебя внимательно слушаю.
– Ты, кажется, меня боишься.
Я всегда завидовала проницательности Игоря. Он всегда казался мне самым-самым. И умным, и толковым; и совершенно правильно, что он свалил в Германию. Ну какое будущее было у него в нашей стране? Инженерная специальность давно не в почете. Заниматься куплей-продажей Игорь бы не стал. Открыть мелкий бизнес вроде собственной прачечной, парикмахерской или салона красоты? Мелковато. Вот олигархический размах вполне для него…
Но для этого нужна мохнатая лапа, связи, дикая везучесть и умение оказаться в нужном месте в нужное время.
…И что бы его ждало здесь? С Динкой? Скучная работа менеджером по-продаже-чего-там? Все размеренно, все обыденно, и вечные жалобы Динки на жизнь, на маленькую зарплату, на расшалившихся детишек… Или он просто не любил Динку так, чтобы все было пополам. А кого он любил?
– Зачем ты вернулся? – сказала я вслух и тут же испугалась своего вопроса. Я уже, кажется, его задавала, и не один раз, и не получила ответа. Что и следовало ожидать.
– Вот так вопрос! – тон был веселым, а вот глаза – настороженно-мрачными. – Зачем? – повторил он с легким присвистом, как будто смотрел, любовался собой со стороны: красивый, успешный мужчина при полном параде, в сногсшибательных ботинках сидит напротив красивой женщины, которая растерянно смотрит на него…
Я подобралась. Вот сейчас я узнаю ответы на свои вопросы. Или хотя бы частично узнаю.
Длительный протяжный звонок в дверь оборвал ту минуту, когда я была готова узнать правду, или полуправду, или хотя бы частично эту треклятую правду.
– Это Егорыч! – легкое угрызение совести кольнуло меня. Я не заглянула к своему соседу и не узнала, как он. А за мной еще ужин, или праздничный обед, или все вместе. – Сосед! – бросила я на лету.
Я открыла дверь, не посмотрев. И с размаху окунулась в серые спокойные глаза и серую куртку и что-то, завернутое в газету.
– Ой, Эрнст!
– Рита! Это вам!
С громким шуршанием газета упала на пол. Это был цикламен – пылающие язычки пламени – цветок в горшке.
– Спасибо.
Игорь вырос сзади как тень отца Гамлета – грозно и неминуемо.
– Это кто? – вопрос адресовался мне и игнорированию не подлежал.
– Мой коллега, – пояснила я. – По работе.
– По работе? – цикламен в руках большого швейцарца выглядел как-то по-домашнему. Словно муж вернулся с работы и по дороге купил жене, с которой невольно поругался, вот этот горшок с цикламеном. Так сказать, в знак примирения.
– Да. – Я говорила, не поворачиваясь к Игорю, бросая слова за свою спину, в пустоту. – Коллега.
Я думала, что Эрнст сейчас вот повернется и уйдет, поняв, что он третий лишний при этой сцене. Но он почему-то не уходил, а стоял и топтался с горшком в руке.
– Товарищ, наверное, хочет уйти, – голос Игоря был язвительно-нейтральным. – Он понимает вообще по-русски или нет?
– Понимаю. – Теперь Эрнст Кляйнц выглядел не добродушным, а угрожающе-насупленным. – Очьень понимаю…
Пауза, возникшая вслед за этими словами, была похожа на внезапно потемневшее небо, когда трудно даже дышать, и пот противной липкой струйкой стекает по спине и хочется скорее штормовой грозы или, на худой конец, освежающего дождика, чтобы эта спертая духота исчезла, растворилась, и все вокруг облегченно вздохнуло.
Спиной я чувствовала дыхание Игоря – беспокойное, частое. Эрнст Кляйнц, напротив, выглядел спокойным. То угрожающее, что было на лице, уже пропало, и он снова стал походить на добродушного медведя, попавшего в антикварную лавку, где неудобно, тесно и нельзя повернуться, чтобы не свалить какую-нибудь хрупкую вещь.
– Товарищ не уходит, – голос Игоря был издевательски-ерническим, словно он говорил маленькому мальчику о том, что воровать конфеты тайком от взрослых нехорошо.
– Не ухожу, – теперь голос Эрнста был похож на внезапный рык.
– Может, уйти мне? – голос Игоря взлетел до немыслимой патетической ноты, взятой оперной дивой в конце безупречной арии.
Я едва уловимо пожала плечами.
Мимо меня проследовали щегольские ботинки и аромат нагретой сосны. Спина шевельнулась, эта спина явно ждала какого-то последнего крика, вроде «не уходи!» или «пожалуйста, останься!», но я упрямо сжала губы. Не собиралась я говорить ничего такого. Ей-богу, не собиралась.
Спина, уже облаченная в куртку, выражая крайнюю степень презрения, скрылась за дверью, а Эрнст Кляйнц по-прежнему держал горшок в руках.
– Спасибо, – взяла я цикламен. – А сейчас я хочу остаться одна.