Беран молчал, пораженный масштабами этих потрясающих планов. Но сомнения у него все еще оставались. Палафокс терпеливо ждал. Беран неопределенно пожал плечами, прикусил костяшки пальцев, и наконец выпалил:
— Но паониты никогда не были ни воинами, ни механиками, они сроду ничего не понимали в этих вещах! Как это удается Бустамонте?
— Ты должен помнить, — сухо сказал Палафокс, — что я являюсь советником Бустамонте во всех этих предприятиях.
Это встревожило Берана — между Палафоксом и Бустамонте явно существовала сделка. Беран подавил эти мысли, усилием воли загнав их в потаенный уголок сознания. Он лишь произнес подавленно:
— А была ли необходимость в перемещении коренного населения?
— Да. На этих территориях не должно оставаться ничего, что напоминало бы о старом языке и прежних обычаях.
Беран, урожденный паонит, знавший, что бедствия таких масштабов обычны для Пао, принял объяснения Палафокса как должное:
— А эти новые люди — они останутся истинными паонитами?
Палафокс выказал удивление:
— А почему бы нет? И по крови, и по рождению, и по воспитанию.
Беран открыл было рот, но в замешательстве не сказал ничего. Палафокс ждал, но Беран, явно удрученный, все-таки не мог найти логического выражения своим эмоциям.
— А теперь скажи мне, — тон Палафокса стал совсем другим, — как дела в институте?
— Очень хорошо. Я закончил свою четвертую курсовую работу, и ректор заинтересовался моим последним эссе на вольную тему.
— И какова же тема?
— Исследование семантического поля паонитского ключевого слова «настоящее» с попыткой перенесения его на образ мышления, характерный для Брейкнесса.
Голос Палафокса прозвучал резко:
— Как ты можешь с такой легкостью анализировать образ мышления людей Брейкнесса?
Беран, удивленный столь явным неодобрением, все же ответил смело:
— Несомненно, именно я — уже не паонит, и еще не человек Брейкнесса, но частица обоих миров — могу легче всего сравнивать.
— И может быть, даже легче, чем я?
Беран осторожно произнес:
— У меня нет оснований для подобного вывода.
Палафокс ответил ему тяжелым взглядом, затем рассмеялся:
— Я должен затребовать твое эссе и изучить его внимательно. Ты уже избрал основное направление твоей научной работы?
Беран покачал головой:
— Есть масса возможностей. Сейчас я поглощен историей человечества, возможностью существования общей модели развития, равно как и ее полного отсутствия. Но мне надо еще во многом разобраться, проконсультироваться со специалистами, и, может быть, в скором времени этот вопрос для меня прояснится.
— Похоже, тебя вдохновляют идеи Магистра Арбурссона, Телеолога.
— Да, я изучал его работы.
— И они тебя не заинтересовали?
Беран был осторожен:
— Лорд Арбурссон — Магистр Института Брейкнесса, я — паонит.
Палафокс издал короткий смешок:
— Форма твоего высказывания как бы ставит на одну доску два образа существования, не так ли?
Беран, удивленный придирчивостью Палафокса, ничего не отвечал.
— Ну, хорошо, — сказал Палафокс, все еще слегка недовольно, — кажется, ты уже нащупываешь собственный путь в науке и делаешь успехи. — Он оглядел Берана с головы до ног. — Ты зачастил в космопорт?
Беран, как истинный паонит, покраснел:
— Да.
— Настало для тебя время стать продолжателем рода. Несомненно, ты уже теоретически подкован?
— Студенты — мои ровесники редко говорят о чем-либо другом. Но, Лорд Палафокс, сегодня в космопорту…
— А, так вот в чем причина твоего волнения! Ну-ну, и как же ее зовут?
— Гитан Нецко, — тихо сказал Беран.
— Жди меня здесь, — Палафокс вышел из комнаты. Минут через двадцать он появился в дверях и сделал Берану знак идти следом.
Бочкообразный летательный аппарат уже ждал около дома. Внутри, свернувшись калачиком, затаилась маленькая жалкая фигурка. Палафокс взглянул на Берана.
— Наш обычай таков, что родитель дает сыну образование, его первую женщину и минимум беспристрастных советов. Ты уже сделал успехи на ниве просвещения, в этой машине — та, которую ты выбрал, машину также можешь оставить себе. А теперь совет — и запомни, никогда ты не получишь более ценного! Хорошенько контролируй эту паонитскую сентиментальность и мистицизм, что так въелись в твое сознание. Сдерживай эти импульсы, никогда не выпускай их наружу, никогда не давай им воли — иначе они в конце концов разрушат твои устои. — Палафокс обычным для Брейкнесса резким жестом вскинул руку: — А теперь я слагаю отныне с себя всю ответственность на твое будущее. Желаю тебе успешной карьеры и сотен сыновей, которые прославят твое имя своими достижениями, а также уважительной зависти равных тебе, — Палафокс церемонно и торжественно кивнул головой.
— Благодарю вас, — столь же церемонно ответил Беран, повернулся и пошел по направлению к машине.
Гитан Нецко вскинула на него глаза, затем отвела взгляд и засмотрелась на великую Реку Ветров.
Беран сидел молча, его сердце переполняли чувства, и он не мог говорить. Наконец он протянул руку и коснулся руки девушки, она была мягкой и прохладной, лицо ее — спокойным.
— Теперь я буду о тебе заботиться. Я — паонит…
— Лорд Палафокс приказал мне служить тебе, — сказала она бесстрастно.
Беран вздохнул. Он чувствовал себя несчастным, его одолевали сомнения
— вот они, паонитские сентиментальность и мистицизм, которые Палафокс советовал ему подавлять. Машину подхватил ветер, и вскоре она уже снижалась над его жилищем. С противоречивыми чувствами он проводил девушку в свою комнату. Они стояли посреди строгой небольшой комнатки, с неловкостью изучая друг друга. Беран произнес:
— Завтра я подготовлю более подходящую комнату, а сегодня уже поздно.
Глаза девушки раскрывались все шире, и вдруг она опустилась на кушетку и заплакала от одиночества, унижения и горя. Беран, преисполненный чувства вины, присел рядом. Он держал ее за руку, гладил, бормотал слова утешения, но она, казалось, их не слышала. Он впервые видел горе так близко — это чрезвычайно взволновало его.
Девушка говорила тихо и монотонно:
— Мой отец был добрым человеком, он и мухи никогда не обидел. Нашему дому было почти тысячу лет. Дерево почернело от времени и все камни поросли мхом. Мы жили возле озера Мерван, а за озером были луга тысячелистника и сливовый сад на склоне голубой горы. Когда прибыли чиновники и приказали нам уезжать, отец был поражен. Оставить наш старый дом? Да это шутка! Никогда! Но они произнесли лишь несколько слов, и отец побледнел от ярости и замолчал. Но мы не уехали… И когда они снова пришли… — ее грустный голос прервался, слезы горячо закапали на руку Берана.