— Мы дрались, — скромно пояснила Лилька. — Сражались за этот проклятый домашний кинотеатр, словно два льва. Ты бы нас только видела!
— Но добычу все равно уволок мерзавец Владик!
— Я сама ему отдала телик и колонки.
— Сама?
— Ну да. Чтобы он на меня в суд не подавал.
— В суд? На тебя? За что?
Лилька смущенно отвела глаза и зачем-то потрогала свой синяк.
— За побои, — пояснила она. — За многочисленные побои, травму головы, плюс два сломанных ребра и перебитый нос.
— У тебя сломаны ребра? — не поняла ее Кира. — И нос?
— Да не у меня! У Владика!
— Ты сломала ему ребра и нос?
— Ну да.
— А он поставил тебе фингал под глазом?
— Ну… Почти.
— Что значит, почти?
— По правде сказать, фингал я себе сама поставила. Уже потом, когда он ушел и уволок с собой кинотеатр.
Подруги недоумевали. Лилька явно несла какую-то околесицу. Сама себе поставила фингал! Зачем? Нет, тут определенно следовало разобраться поподробнее. Поэтому Кира с Лесей присели на шаткие Лилькины табуретки, которые были столь же высокими и стильными, сколь неустойчивыми и неудобными.
Лилька тоже села. И, вздыхая, принялась рассказывать, как получилось, что у нее из дома пропал почти что новый кинотеатр, зато сама она обзавелась красиво переливающимся фингалом под глазом.
Оказалось, что, когда Лилька вчера вечером явилась домой без предварительного звонка, она застала Владика за телефонным разговором.
— Ну что ты, кошечка! — сладко мурлыкал он кому-то в трубку. — Конечно, я тебя обожаю! Ни на кого в жизни не променяю! Ты моя единственная сладкая курочка! Я так и думал, что ты без меня не проживешь. И я не проживу. Нет, никто в мире мне не нужен. Только ты, мой розовый цыпленочек!
У Лильки буквально челюсть отвисла. С кем разговаривал Владик, ей было без разницы. Она точно знала, что ласковые слащавые словечки, которые произносил сейчас Владик со свойственным ему чувственным придыханием, относились точно не к ней.
— Скоро приду. Да, через час. Максимум через два. Буквально прилечу! И у меня есть для тебя подарочек! Какой? Пока не скажу. Это будет мой сюрприз.
И, шкодливо захихикав, Владик повесил трубку. Замершую за дверями комнаты Лильку он не видел. Деловито оглядевшись по сторонам, Владик остановил свой выбор на телевизоре. Подошел к нему и попытался поднять. Телевизор был тяжелый, так что Владик весь покраснел от натуги. Но он не сдавался. И медленно, но верно передвигался со своей ношей к выходу.
Только тут Лильку осенило. Владик снова уходит от нее! И на этот раз уходит не с пустыми руками. Собирается уволочь домашний кинотеатр! Гад! Сволочь! Крохобор!
Лилька распахнула дверь и, скрестив руки, замерла на пороге. Прямо на пути у Владика.
— И что это мы тут делаем? — вперив во Владика испытующий взгляд, произнесла она.
Заметив ее, мужик замер. Но своей ноши не оставил. И это привело Лильку в настоящее бешенство.
— Положь телик на место! — прошипела она, пронзая Владика своим взглядом. — Положь, гад! А то хуже будет!
Вместо того чтобы послушаться, оставить телевизор и тихо ретироваться, Владик отрицательно замотал головой. И вцепился в телик еще крепче.
— Не отдам! — проблеял он наконец. — Он мой!
— С какой это радости он твой?
— Мой! Я его… полюбил!
— Его полюбил, а меня?
— Лиля, прости меня. Но мы с тобой совершенно разные люди.
Старая песня. Но теперь она Лильку не возмутила и не шокировала.
— Верно, — кивнула она. — Это ты верно подметил. Мы с тобой совершенно разные люди. В отличие от тебя я чужие вещи из чужих квартир не тырю! А ты, Владик, просто вор!
— Я не вор! Я беру то, что мне полагается. По праву! Думаешь, легко мне было все это время жить с такой невыносимой женщиной, как ты?
— Невыносимая?! — даже задохнулась от возмущения Лилька. — Я?
— Да, ты! Ты же невозможно авторитарна! Для тебя мужского слова просто не существует. Делаешь только то, что считаешь нужным сама. К своему мужчине даже и не прислушиваешься. Да у меня после тебя, если хочешь знать, образовалась настоящая моральная травма.
Вот этого Лилька уже не выдержала. И этот стручок недозрелый смеет ее еще в чем-то упрекать! Сам ни копейки за все время их проживания ей на хозяйство не принес, все на себя тратил. Телевизор теперь опять же у нее украсть собирается. И он еще хочет, чтобы она уважала такого недоноска?
Праведный гнев буквально застлал Лильке глаза. Девушка была готова крушить все направо и налево. Впервые она, кажется, поняла библейскую Далилу, в честь которой и получила свое имя. Наверняка этот Самсон тоже доводил бедную свою подругу до белого каления. Вот она и не выдержала. Взяла ножницы и откромсала ему его лохмы. Так ему и надо! И еще мало он получил! Надо было побольше! И голову ему тоже откромсать на фиг! Не ждать, пока это сделают за нее другие!
Кровь окончательно закипела в жилах у Лильки. И, дико взревев, она бросилась на обманщика. Владик взвизгнул совсем по-бабьи, кинул телевизор на мягкое кресло и заслонился от налетевшей на него Лильки руками.
— Ты все не так поняла! — верещал он. — У нас с тобой не может быть ничего общего!
— Это еще не основание, чтобы жрать мои продукты и воровать мои вещи!
И, вспомнив, как она вчера угощала противного Владьку с таким трудом отобранными в супермаркете продуктами, Лилька разозлилась еще больше. Она расколотила Владику нос. Потом уронила его, сломав, судя по треску, не одно и даже не два ребра. И еще насажала кучу синяков, пока волокла его к выходу, стукая обо все выступающие углы.
— И он не сопротивлялся?!
Конечно, Владик сопротивлялся. Но обуянная праведным гневом Лилька была сильней. Она почти доволокла мерзавца до дверей, как вдруг Владик извернулся у нее в руках и заявил:
— Можешь думать, что хочешь. Но я иду в милицию!
— Куда? — опешила Лилька.
— В травму. А потом в милицию. К этому твоему Горшкову!
Упоминание о напугавшем ее следователе заставило Лильку остыть.
— К Горшкову? — изумилась она. — Почему именно к Горшкову?
— А потому! Пусть знает, на что ты способна! Пусть посадит тебя за решетку за убийство этого мужика! Теперь я уверен, что ты в самом деле могла его убить!
Лилька так и замерла на месте с открытым ртом. Первой ее мыслью было: откуда Владька знает про Горшкова? Но потом она вспомнила, что в тот романтический вечер сама рассказала блудному Владику о своих злоключениях. Зачем рассказала? Да потому что думала — он ее поддержит, поможет, ободрит, на худой конец.