– Погоди, я тебя провожу, – догнал он незадачливого отличника. – Тебе есть где отсидеться? – спросил учитель, когда они были уже за дверью.
– Я домой пойду. – Генка шмыгнул носом, проверяя, не разбит ли.
– А как же перемены? – Историк шел следом за ним. – Юрий Леонидович будет проверять.
– Пускай проверяет. – Сидорову уже было все равно.
– Но ты можешь где-нибудь проводить уроки, а на перемены спускаться в класс.
– Зачем? – не понял Генка.
– Чтобы не было скандалов. – Сергей Герасимович в отличие от Юрия Леонидовича был очень терпеливым человеком.
– А что мне эти скандалы? Я все равно не буду учиться в этом классе.
– Гена, ты пойми, что не всегда стоит идти напролом, – начал объяснять учитель. – Иногда можно и схитрить.
– А я не хочу хитрить и обманывать! Я хочу, чтобы все было честно!
– Гена, но так ведь не бывает!
На лице учителя отразилась жалость. Эта жалость Сидорова вывела из себя. Ему не нужно было сочувствие, он только хотел, чтобы ему не мешали.
– Что же, по-вашему, все должны врать? – насупился Генка.
– Врать необязательно. Ты можешь просто немного подождать. Страсти улягутся, и ты снова будешь ходить в свой класс.
Сергей Герасимович положил Сидорову руку на плечо, желая подбодрить его, но Генка раздраженно смахнул учительскую ладонь ему были такие советы!
– А чего тут ждать? – прибавил он шагу. – Ожиданием ничего не изменить. Делать надо сейчас.
– Гена, ну, ты же умный человек. – Историк уже израсходовал весь запас аргументов и заметно выдохся. – Ты же все понимаешь.
– Понимаю, – легко согласился Генка, останавливаясь около входной двери.
– Не спорь ты с ними, – учитель предпринял последнюю попытку уговорить строптивого ученика. – Хуже будет.
– Хуже не будет! – Сидоров вышел на улицу. Здесь он впервые за все утро выпрямился и
вдохнул полной грудью. Впереди его еще ждала долгая борьба, а пока можно и домой отправиться.
– Что, опять сбежал?
Сначала Генка заметил растянутый в улыбке рот, потом длинные темные ресницы, причудливый изгиб бровей, выбившиеся из прически завитушки волос, белую куртку, ремешок сумки, оттягивающей плечо вниз.
– Что там у нас? – Алиса Ветковская уже пробежала мимо, но, ожидая ответа, остановилась на верхней ступеньке.
– Все как всегда, – пробормотал Сидоров, силой заставляя себя опустить голову, чтобы не видеть больше этих завитков, этого изгиба, этих серых смеющихся глаз.
– Эх ты, Ветка, Ветка… Ветреная дева любви… Кровавые войны подчас совершались из-за таких вот завитков и изгибов. Пился яд, сжигались города, пронзали тела шпаги. А сейчас все просто, без трагедий и надрывов. Обледеневшая лестница, сосулька, свисающая с крыши, криво заклеенное скотчем стекло в двери. И ничего невозможно сделать. Ни империю к ногам бросить, ни наказать мерзавца, кинувшего в твою сторону косой взгляд. Теперь это никому не нужно. Все старательно избегают надрывов и крайностей. Лишь бы чего не вышло, лишь бы жизнь прошла незаметно, без скандалов!
Генка смотрел на мыски своих стертых до белой бахрушки ботинок, а мир вокруг него шел кувырком.
– Мне Ирка звонила, говорила, милиционер приходил, – тараторила Ветка, уже держась за ручку двери. – Твоя работа?
– Алевтинина, – машинально поднял голову Сидоров. Алиса лукаво улыбалась, довольная, что может получить информацию из первых рук…
– Он тебя прямо от дома вел? – Ветка вся светилась от любопытства.
– Да, завалился к восьми утра. – Генка старался быть как можно равнодушнее, но все внутри у него дрожало, от этого говорил он быстро и напряженно. – Представился милиционером Пушковым. Попросил идти за ним. Бабка перепугалась, что меня в тюрьму посадят. А он говорит – в школу поведет.
– Сам небось струсил, – довольно хихикнула Ветка, открывая дверь.
– А мне-то что? – пожал плечами Генка, снова незаметно для себя поднимая глаза.
Рядом с Алисой он чувствовал непонятную растерянность. Ему все время хотелось ее видеть, и в то же время он боялся подойти к ней близко. Ему хотелось с ней заговорить, но стоило ему ока-
заться рядом с ней, как ничего путного в голову не приходило.
Он был глубоко убежден, что это не любовь. Как выглядит любовь, он прекрасно знал – кто ж не знает, что это такое! Своему же отношению к Ветке он не мог найти определения. Ему в голову приходили порой совершенно бредовые идеи – то ему хотелось сделать ей приятное, и он в пять минут решал ее вариант контрольной и отсылал к ней на парту, а то сознательно грубил и даже пытался сказать ей какую-то гадость, за что уже был пару раз бит Алексом, официальным Веткиным ухажером.
Генка не мог сказать, когда это началось. Вроде ничем особенным Ветка не отличалась. Ну, девчонка и девчонка, как все. Но было что-то в Алисе неуловимое – может быть, вот эти постоянно выбиваюгдиеся завитки волос, вздернутая бровка, смешные хвостики, – что заставляло смотреть на нее, не отрывая глаз. Ветка чувствовала это, и ей было жалко маленького запутавшегося мальчика.
Только жалко. Не более того.
– И что? – Алиса уже наполовину скрылась за дверью. – Завтра этот Пушков опять придет?
– Не знаю, – нехотя протянул Сидоров, чувствуя, как щеки его наливаются румянцем. – Может, придет, чтобы мне в школу было интереснее ходить.
– Так ты с урока или на урок? – вдруг спохватилась Ветка.
– Я там уже был, теперь твоя очередь, – слабо хмыкнул Генка, безотрывно глядя в глаза Ветке. Но в ответ она кивнулаиссилойоттолкнула от себя дверь.
– Тады – пока!
Дверь закрылась. Сидорова обдало волной теплого воздуха. Он качнулся назад и побежал – побежал вниз, вниз… А потом – на улицу. Лицо жег легкий декабрьский морозец. От острого колючего воздуха, после душной школы ворвавшегося в легкие, голова вдруг закружилась. Сидоров быстро-быстро задышал, прогоняя застрявший в горле ком.
Он впервые не мог справиться сам с собой. Обычно он так легко подчинялся размеренности и логике. Все шло своим чередом, все было понятно. И вдруг, в одну секунду, все взвихрялось, верх путался с низом, и Генка чувствовал себя как первоклассник, впервые пришедший в школу и заблудившийся в незнакомых коридорах.
Ему очень хотелось так сильно тряхнуть головой, чтобы из нее высыпалось все то непонятное и мучительное, что мешало ему сейчас снова жить спокойно, как это было до недавнего времени. Он бы спокойно перенес несправедливое переселение в другой класс, если бы не Ветка. Рядом с ней он терялся, забывая обо всем. Он чувствовал себя до такой степени неуютно, что готов был что угодно сделать, лишь бы не появляться в этом чертовом десятом классе.