Там же
Утро выдалось раннее, ясное, и Рыска проснулась до стука в потолок. Немножко полежала, прикидывая, долго ли еще до побудки, но потом сообразила, что Жара рядом нет. Девочка села, потянулась. Подпертый досками горшок стоял на месте и так злобно гудел, будто в нем варилось колдовское зелье.
Рыска выглянула из окошка, сонно щурясь на затянутый утренним туманом огород и пытаясь разобрать, кто из дворовых псов бродит по клубничной грядке — Репейка или ее сын Брех, уже переросший старую суку на голову, но такой бестолковый, словно этой самой головы у него вообще не было. На ночь собак спускали с цепей, и пес вечно норовил перемахнуть через забор и порыться в кротовьих кучах среди грядок. После чего кучи от грядок уже не отличались, а кроты и женка были очень недовольны.
Рыска призывно свистнула, надеясь, что Брех струхнет и вернется в будку. Тот действительно так и взвился… на задние лапы. Замотал головой, заполошно осматриваясь. Жар! Он-то там что делает? Проще Сашия из бездорожья вызвать, чем этого лентяя на прополку загнать, да еще в такую рань.
Мальчик заметил подругу, сердито погрозил ей, но из огорода все равно вылез. Прокрался вдоль стеночки к двери, воровато придерживая завернутую на животе рубашку.
— Ты что, Муха же нас убьет! — ужаснулась Рыска, когда Жар торжественно высыпая добычу на покрывало. Женка каждый вечер пересчитывала спелые ягоды и грозно обещала, что, если с утра будет хоть на одну меньше, — порки не миновать.
— Так ведь про белые она ничего не говорила, — рассудительно заметил воришка. — А они тоже вкусные, сла-а-аденькие…
— Краденое сладким не бывает!
— Ну, фначит, буфу дафитфя гойкими. — Мальчик запихнул в рот сразу две клубничины, только-только начавшие розоветь с одного бока. — Умм…
Девочка нехотя попробовала одну ягоду. Твердая и кислая, немножко похожа на сливу. Лучше бы в лес за черникой сбегали.
— Столько добра перепортил, она ж могла еще вдвое вырасти, — упрекнула Рыска друга.
— Ага, и достаться Пасилке с сестрами! Ну уж нет, — хорохорился Жар, скрывая досаду: он-то хотел порадовать подружку.
— Слышишь? — внезапно насторожилась девочка.
— Что?
— Бубенцы звенят! Кажется, хозяева возвращаются!
— Шутишь?! — не поверил друг. — Они ж только к ужину собирались, до города-то десять лучин пути. Что они, по темноте ехали?
Конец спору положил громкий стук в ворота и незнакомый встревоженный голос:
— Эй, хозяева, отворяйте! У нас тут человек помирает, помощь нужна!
Дети кинулись к лестнице. Растолкать храпящих в каморе батраков оказалось делом непростым: Жар слышал, как они возвращались уже после первых петухов [10] , дурацки хохоча и спотыкаясь. Одно место вообще пустовало.
Когда толпа взъерошенных, злых мужчин вывалилась из сеней, у ворот уже стояли Фесся и дедок, ругаясь с незваными гостями.
— Да вы кто такие будете-то?
— Люди, разве не видно?!
— Люди разные бывают!
— Да свои мы, свои! В Копытье живем, поросят в город на продажу возили!
— Давай туда! — Жар схватил подругу за руку и потащил в противоположную сторону, к сараям. С колоды на низенький курятник, с курятника на крышу свинарника, а оттуда видно, что делается и но эту сторону забора, и по ту.
Перед все еще запертыми воротами стояла телега-двупряжка, но меж оглобель почему-то была только одна корова, неловко вывернувшая шею из-за перекошенной упряжи. Гостей оказалось трое: рослые усатые мужики в пыльной потрепанной одежде. У одного из носков лаптей выглядывали пальцы с черными ногтями, другой кутался в наброшенную на плечи дерюгу. На телеге лежало что-то длинное и неподвижное.
Пришельцы раздраженно уверяли, что они не разбойники. Батраки не сомневались, что разбойники именно это бы и говорили.
— Езжайте вон дальше по дороге, там веска будет!
— А ежели наш друг вот-вот помрет?!
— Нам труп в доме тоже не нужен! Пустишь во двор какую-нибудь холеру, сам потом месяц не отмоешься!
— Да где ж он холерный — раненый! На нас самих возле яра разбойники напали, всю выручку отняли. Шанек отдавать не хотел, так они его ножиком…
— Тетя Фесся! — неожиданно подала голосок Рыска. — Пустите их, пожалуйста! Они правду говорят.
— Ты что, их знаешь? — удивился Жар.
— Нет… но знаю, что не врут! — Девочка змейкой соскользнула с крыши и побежала к воротам.
Батраки вняли не то детскому гласу, не то совести и ворота таки открыли. Гости окриками и пинками (скорей, пока хозяева не передумали!) заставили усталую корову тронуться с места и затащить телегу во двор. Убедившись, что на ней действительно лежит раненый человек, а не куча мечей под тряпьем, хуторяне подобрели. Фесся побежала будить Муху, дедок, вроде как знавший толк во врачевании, послал детей за теплой водой и чистой ветошью.
Копытинцы расселись на песочке под стеной дома, не веря, что их мытарства остались позади. Батраки вынесли им остатки вчерашней гулянки: полкувшина крепкого, на меду и грибах, кваса, несколько кусков хлеба и копченую баранью ребрину. Гости жадно набросились на угощение, охотно отвечая на расспросы:
— Ага, на вчерашней ярмарке. По сребру ушли, они у нас хорошие были, подрощенные. Себе бы оставили, да побоялись, что не прокормим: неурожай же, лучше до весны на картошке просидеть, чем неделю мясцом побаловаться, а потом зубы на полку. Чего в городе не заночевали? Так в кормильне становиться дорого, с приличных улиц стража гоняет, а в трущобах боязно. Мы, как расторговались, сразу домой и поехали. Разложили лагерь возле Ледышкина яра, только каша сварилась — выходят из кустов. Мол, отдавайте кошели, добрые люди, — пришли люди злые…
— А много их было? — с тревогой спросила Муха. До яра всего-то семь вешек, если там разбойники завелись, могут и сюда добраться.
— Человек восемь. Может, еще кто-то за деревьями прятался, Саший их знает.
— Беглые каторжане, бывшие тсецы или просто шваль с оружием? — деловито уточнил здоровяк-бородач, в прошлом и сам посидевший, и послуживший в тсарском войске, и помахавший мечами на свой наемный риск.
— Какое там оружие! — горько сплюнул ограбленный. — Босота с дубинами и ножами, у одного только сабля была, еще с войны, видать: трофейная, саврянская, и держал ее как ту же дубину. Сами трусили, кабы нас побольше было… Шанек узнал одного, по имени к нему обратился…
— Я его тоже потом вспомнил, — поддержал другой гость. — Это ж скорняк из Малых Лодок.
— Точно! — хлопнул по колену приятель. — Щетиной только зарос, как вепрь, и на левую ногу охромел. А я — то еще думаю: вроде голос знакомый… Надрывно застонал раненый, которого переворачивали на здоровый бок. Люди примолкли, прислушались. Дедок что-то там ворковал, уговаривал. Фесся помогала, поливала водой из ковшика, осторожно отдирала присохшую к ране тряпку.