— Человек может прожить без еды месяц, — ехидно поддакнул Альк. — Зато без воздуха — от силы четверть лучины. Кто тут у нас больше всех погони боится?
— Да, но я не понимаю, почему эту неделю мы должны прикидываться бродягами! Почему бы не выдать себя за, скажем, купеческих посыльных, которые вполне могут есть и ночевать в кормильнях?
— Потому что бродяга может выглядеть как угодно, а у посыльных должен быть приличный вид.
— Чем тебе мой кафтан не нравится?!
— Жуликом, который в него обряжен. Вот отъедем на тридцать — сорок кинтов, и притворяйся хоть тсарем. Такой роже все равно не поверят, зато вреда не будет.
— Лучше лицедеем с ручной крысой. Будешь у нас по веревочке бегать, на задних лапках ходить и бумажки с гаданиями из шапки вытаскивать, пока обещанные сто златов не отработаешь, — зловеще пообещал парень. — Медленно, зато верно, и у дедушки денег просить не придется. Или ты такой же «дядюшкин племянничек», как тот путник?
— Хватит! — не выдержала девушка. — Оба хороши — вот оба и замолчите!
Альк умолк сразу — то ли сработал колдовской запрет, то ли ему самому надоело ругаться, — а Жар еще долго ворчал и пофыркивал, как пес, прогнавший со двора чужака, но продолжающий переживать это событие.
Сегодня ехать было легче — поспокойнее, попривычнее. Тропа, при всей неказистости, хлопот путешественникам не доставляла: ползла да ползла через леса и луга, то расширяясь почти до дороги, то снова слипаясь в звериную стежку. Навстречу никто не попадался, сзади тоже не догоняли.
Через лучину Жар забыл обиду — он вообще был человеком отходчивым — и начал расспрашивать подругу, что там да как на хуторе. Крыс свернулся клубком и затих, грея Рыске живот. Если и не спал, то в разговор не вмешивался.
Первую половину дня есть как-то не особо и хотелось. Но потом жара пошла на спад, языки устали, и животы снова напомнили о себе.
— Хорошо коровам, — уныло сказал Жар. — Один раз пощипал травку, а потом срыгивай и жуй весь день.
— Не, — скривилась Рыска. — Я лучше один раз — и все!
— Так им же, наверное, вкусно.
— А может, просто выбора нет?
— Будто у нас он есть, — вздохнул парень. — Что это вообще за дорога такая — ни жилья, ни развилок? У меня ощущение, что мы по кругу ходим!
— Да вроде нет, — не очень уверенно сказала девушка. — Зачем бы Альку нас разыгрывать?
— А может, ему на ходу спится лучше? Как в люльке?
— Ну-у-у… О, мимо вот этого корча мы точно не проезжали, я б запомнила! — обрадовалась Рыска. Жар же вздохнул еще мрачнее.
Солнце уже скрылось за макушками деревьев, когда друзья выехали на перекресток. Дорога, которую им предстояло пересечь, была широкая, укатанная, желтенькая, как свежее маслице. На вешечном столбе даже указатель висел.
— «Пе-ре-сы-пы», — по складам прочитала Рыска — писец уснастил буквы таким количеством завитушек, что девушка с трудом их узнавала.
— О! Веска! — обрадовался Жар. — Поехали туда.
— Ты что, — испугалась девушка, — Альк же сказал — никуда не сворачивать!
— Мы только хлеба купим и вернемся, — с горячностью помирающего от голода начал убеждать ее друг. — Ну потеряем лучину-другую, так ведь одна Хольга знает, когда нам следующее жилье попадется!
— Давай все-таки Алька спросим, — заколебалась Рыска.
— Ты что, теперь у него на каждый чих разрешение клянчить станешь? — принялся насмешничать Жар. — Да он проснуться не успеет, как мы обернемся!
Будить болезного было жаль, к тому же снова обижать друга не хотелось. Пусть хоть ненадолго почувствует себя главным, большой беды в том не будет… наверное.
* * *
Новая дорога очень скоро вывела из леса в не пойми что: то ли вырубка трех-четырехлетней давности, затянутая молодым сосняком, тонким и сизым, как паутина, то ли просто плохая земля, на которой ничего мощнее не растет. Прямо возле обочин стали попадаться какие-то ямы — одни маленькие, словно собака порылась, в других целый воз спрятать можно. Под тонким пластом дерна залегал белый песок, прослоенный глиной, как пшеничный пирог — вареньем из шиповника. Или как картофельная бабка — обжаренной морковью, нынче все мысли у Рыски были о еде.
— Ну и где твоя веска? — ворчала девушка. — Мы, наверное, вешек десять уже проехали!
— Ничего-ничего, — подбадривал ее Жар. — Скоро покажется.
— Смотри, как стемнело! Я уже не уверена, что смогу нашу тропу найти!
— Невелика беда — заночуем в веске.
— С Альком сам будешь объясняться!
— Вот еще, объясняться с ним! Захотели — и свернули! Пусть знает свое место, крыса вонючая.
Дело спасла именно темнота: справа, на холме, желтело несколько огонечков. Будь немного посветлее, друзья их вряд ли заметили бы.
— Это, наверное, не Пересыпы, — усомнилась Рыска. — Уж больно далеко от дороги.
— Да какая разница? Поехали туда!
У девушки засосало под ложечкой, но определить, каким страхом это вызвано — перед веской или ожидаемым гневом Алька, — видунья не смогла и потому промолчала.
Впрочем, эта веска устроила бы даже беглого каторжника: на отшибе от дороги, без общей ограды, и всего-то пять дворов. Когда-то было больше, из бурьяна там-сям торчали пообломанные печные трубы, как памятники сгнившим (сгоревшим?) избам. А вокруг холма, во все стороны — сосняк, сосняк, сосняк, в котором оброненную корзинку месяц можно искать.
Стучать отправился Жар, вначале околотив шапкой пыль с кафтана (а заодно и с самой шапки) и пригладив волосы — они у него были не шибко пышные, зато волнистые и до плеч, как городские девки любят. Рыска боязливо ожидала поодаль, держа поводья обеих коров.
Дверь открыла седенькая горбатенькая бабка, точь-в-точь из сказки про лесную людоедиху. Только алмазных зубов у нее не было — как и обычных.
— Што, милки, — ничуть не удивившись, прошамкала она, — припошнилишь?
— Эй, красавица, ты гостей на постой пускаешь? — приосанившись, громко и весело спросил Жар.
— Шаходите, шего уш там, — захихикав, посторонилась старушка. — Коровок вон шам, у колодша, привяшать мошно!
В единственной комнате было пустовато, но чистенько. Горшки и чашки на полке стояли строго по размеру, так же висели полотенца: для рук, для лица и прихватка. Наверное, даже тараканы под печью по росту выстроились.
— Ешть будете? — Бабка, не дожидаясь ответа, выставила на стол огромную миску творога под тряпочкой. — Вот, только што оттопила! Ишшо тепленький…
Дважды звать не пришлось — особенно когда на творог плюхнулась большущая ложка сметаны, густой и желтой, а рядом легли два толстых ломтя хлеба.