– Бородатую, что ли? – хмыкает Муромец. – Нет уж, спасибо, видал я, что женитьба с добрыми молодцами делает – ни медовухи тебе выпить, ни к девкам на село завернуть. Прямая дорожка, поди, дальше с левой сходится! Давай лучше я у тебя в дружках похожу.
– Ну, ежели сыщешь девицу краше моей матушки, так уж и быть – женюсь.
Муромец только хохотнул, тетку свою, Василису Прекрасную, вспоминая.
– Направо тоже как-то не тянет, – размышляю я вслух. – Коня жалко, как-никак, друг верный, да и матушка огорчится. Все-таки прямо нам, Сема…
– А может, налево? – говорит Муромец с надеждою. – Авось пронесет!
Поглядел я налево – дорожка ровная, не колдобистая, впереди лес зеленый видать. Кто его знает, что каменотес неведомый сказать хотел? Себя потерять – заблудиться, что ли? Эх, где наша не пропадала, не пропадем и в лесу! Глядишь, и Семе на подвиг наскребем.
Взмолился тут Семен Соловей:
– Если вы и впрямь налево ехать вздумали, возьмите меня с собой – все равно мне, беспутному, свет не мил, а там, глядишь, и пригожусь!
Придержали мы с Муромцем коней:
– Ты хоть с оружием управляться умеешь?
Сдвинул Соловей брови, подбросил на ладони четыре ножа булатных – и откуда только выхватил! – и давай в дуб за нашими спинами метать. Так около ушей и засвистело! Обернулись мы – а ножи по самую рукоять в дерево ушли, дупло беличье с четырех сторон закогтили.
Мы так рты и пораскрывали, только ворон крыльями трепетнул одобрительно:
– Ловок! Не к добру!!! Кар-р-р! Кар-р-р!
Приняли мы Васильевича в свою дружину малую, побратались с ним и дальше поехали.
* * *
Потянулся вдоль дороги лес нехоженый, бор вековой. Прямо сказать, ходить-то по нему особо и нечего – ни ягодников, ни орешника, одни мухоморы с поганками по кочкам хороводы отплясывают. Сумрачно в лесу, а как солнышко вниз покатилось, и вовсе неуютно стало. Пора бы и местечко для ночлега присматривать, пока кони впотьмах спотыкаться не начали.
На наше счастье, приметил Соловей избушку в стороне от дороги. Мы с Муромцем так бы мимо и проехали – неказистая избенка, приземистая, стены мхом поросли, крышу дожди вычернили, за деревьями на нет теряется. Из трубы дымок курится, слыхать, как ухват о горшок чугунный лязгает, заслонка печная дребезжит и голос старческий, надтреснутый, коту вороватому выговаривает. Потом и кота слышно стало – видать, от одних слов не раскаялся, пришлось веником помогать.
Завернули мы коней к избе, постучались в ставень распахнутый. Выглядывает в окошко старуха сморщенная в платке цветастом. Носом крючковатым потянула и сморщилась:
– Глянь-кось, доселева человечьего духа слыхом было не слыхать, видом не видать, а нынче сам на порог пожаловал!
Утер я рукавом лоб взопревший:
– Дух как дух, знамо дело – с дороги, а ты, бабушка, приветь нас ласково, накорми-напои, в баньке попарь, он и уйдет!
– Вот ишшо, баньку им топить, дрова переводить! Небось из ручья напьетесь, мухомором зажуете! Коль сюда добрались, пущай вас и дальше черти несут, зареклась я незнакомым молодцам дверь отпирать. Развелось вас тут, богатырей проезжих, честной Бабе Яге из дому выглянуть боязно – то в печь живьем засунуть норовят, то ступу угонят, давеча гуся-лебедя недосчиталась, только голова открученная да след богатырский на грядке с репой сыскались. Вон отсюда, проходимцы, пока метлу самометную на вас не спустила!
– Не горюй, бабушка, мы твоему горю подсобим – больше ни один лиходей в избу не войдет! Засучили мы рукава, на ладони поплевали:
– А ну-ка, избушка, стань к нам задом, к лесу передом!
Ухватили избу за углы и давай раскручивать! У Семы Муромца силушки немерено, я приколдовываю малость; Соловей тоже пыхтит, старается. Повернули избу, дверью к дереву ближайшему приставили. Окошки в избенке махонькие, нипочем Бабе Яге не выбраться. Высунула она нос крючковатый в щелочку, давай нас совестить:
– Экая молодежь нынче нервная пошла, слова им поперек не скажи! До чего здоровенные бугаи вымахали, а туда же – всяк пенсионерку заслуженную обидеть норовит! Да я в ваши годы…
– Ты, бабушка, в наши годы пакости почище этой строила!
Припомнила Баба Яга молодость свою развеселую, подобрела голосом:
– Что вам от меня надобно, окаянные? Дела пытаете аль так по лесу шляетесь?
– Дела, бабушка! Пусти переночевать, а мы тебе за то дров наколем и воды на неделю нанесем!
– Поправляйте избу, дуралеи, тогда и говорить будем!
Раскрутили мы бабку с ветерком, взяли у нее топор да пилу двуручную, пошли ночлег отрабатывать. Дотемна целую поленницу сложили.
Раздобрилась Баба Яга, курицу печеную на стол выставила, каравай хлеба нарезала, зелена вина в чарки плеснула. Сама ладошкой щеку подперла, любуется, как мы кушанье уплетаем.
– Эх, деточки, и куда вас на ночь глядя несет, неужто не боязно?
– А ты расскажи нам, бабушка, куда – авось убоимся!
– Вот те раз, – дивится Баба Яга, – трех верст до царства подземного, навьего, не доехали, а все ни сном ни духом! Вот уж где головушки бесшабашные… Сказывала мне сестрица моя меньшая, Баба Яга Лукоморская, что от Кощея Бессмертного с дружками-чародеями добрым людям никакого покоя нет, всюду ему нос сунуть надобно… вижу, и сынок ему под стать, на тот свет прежде батюшки поспешает. Заворачивайте коней, пока не поздно, туда-от час езды, а обратно прежде смерти не поспеть: к навьям дорожка в одну сторону, оттого неезженой и кличут – не гляди, что натоптана.
Сбледнул чуток Муромец:
– К упокойникам, что ль?
– Да нет, навьим царство только из-за подземности своей прозывается, а народ там самый что ни есть обыкновенный. Правит им лютый царь Вахрамей Кудеярович, держит при себе дружину разбойную – по ночам на землю выбираются, поживу ищут. Все селенья ближние разорили, разграбили, храбрых защитничков порубили, дома пожгли, людишек в полон угнали, в этой стороне только я одна и осталась. Никто еще от Вахрамея вырваться не сумел, птиц и тех на подлете стреляет.
Переглянулись мы с побратимами. Оно, конечно, честь богатырская, но и впрямь боязно стало. Кабы знать еще, что не напрасно сгинем…
– А растут ли в навьем царстве цветочки аленькие, о семи лепестках?
У Бабы Яги глаза на лоб полезли.
– До цветочков ли, когда волки да вороны по полям бранным падаль подъедать не успевают! Кто его знает, слыхала я, что есть у Вахрамея сад, а в том саду всех цветов земных и подземных по дюжине, птиц да зверей по паре; ежели в вахрамеевском саду цветочка аленького не сыщется, значит, его и вовсе на свете нет.
Пропали у нас сомнения последние – трудна дорога, да верна, а добрым молодцам только того и надобно.
– А нельзя ли как-нибудь тот цветок у Вахрамея выпросить аль выкупить?