— Несколько неожиданно, — произнес растерянно Козлов. — Но понимаю? Понимаю. Мест нет. Курортный город. Да ладно, антураж не главное. — Он чихнул и швырнул на стол к чайнику пачку презервативов.
Я взяла швабру и крутанулась вокруг нее, попробовав себя в роли соблазнительницы.
— Ни фига себе! — задохнулся Козлов. — Ну ни фига! Знал, знал, что не ошибся. Мой младший брат был поражен и удивлен, когда ты там, на сцене, с твердыми грудями… Жаль не видел, жаль…
Он одним рывком содрал с себя бабочку на резиночке. Этот страстный жест означал начало нашей любви. Мне стало его жалко: маленький, плешивенький, с желанием быть значительным и пользоваться успехом у женщин, а за тонкое горло хватают жадность и похоть.
Он расстегнул у рубашки верхнюю пуговицу.
Дверь вдруг открылась, я спряталась за швабру. В каморку, громыхая ведрами, ввалилась толстая тетка в синем халате, с безучастным лицом. Не обращая на нас внимания, она свалила ведра в угол и ушла.
Козлов сбился. Он застыл с расстегнутой пуговицей. Я взяла ведро, перевернула его вверх дном и уселась сверху.
— Садитесь, — кивнула я майору на единственный стул.
— Я это, лучше стоя… — Он расстегнул вторую пуговицу. Я их мигом пересчитала, пуговиц было шесть, значит, у меня масса времени.
— Тот дом на Сиреневой…
— Сиреневой?
— Мы же договаривались!
— Ну да, услуга. Не забыл, помню. Этот дом… Черт…
Третья пуговица оторвалась и упрыгала за груду железных ведер.
— Черт! Запасной-то нет, нет запасной! — он наклонился и полез обследовать пространство за ведрами.
Дверь открылась, зашла другая толстая тетка в халате и с ведром.
— Батюшки! — сказала она, увидев зад Козлова, — Чтой это вы тут делаете? Где Семеныч?
— Инвентаризация! — нашлась я.
— А! — обрадовалась тетка, — Это правильно. А то все ведра растащили, швабры сперли, и даже тряпки тырят. Про пылесосы я и не говорю. Счас всем девкам на этажах скажу, чтобы орудия труда сюда тащили. Все пометить и переписать! Это правильно. — Она швырнула ведро в сторону Козлова и умчалась.
Козлов вылез, держа в руках маленькую прозрачную пуговичку.
— Дом… — напомнила я.
Козлов сунул пуговичку в карман.
— Ах, дом. Дом?
Козлов снова сбился.
— На Сиреневой…
Он раздумал возиться с пуговицами и внезапно расстегнул ширинку.
— Нужно дверь закрыть! — осенило его.
— Ключ у Семеныча. Очень хочется про дом!
— Странный, странный дом.
Он запрыгал на одной ноге, снимая штаны. Его почему-то совсем не волновало, что я и не думаю раздеваться. Меня это немного озадачило.
— Вы сядьте. И про дом.
— Не, я стоя, стоя. — Все-таки я прижгла ему зад, раз он так упорствует в желании все делать стоя. Он отбросил штаны на стул и остался в белых трусишках. Потом зачастил, проглатывая слова:
— Бабке дом принадлежал, второго года рождения. Задова Мария Ивановна. Пять лет назад померла бабка. Удовлетворил?
— Это все?
— Все? Нет. Там потом родственница объявилась Никитина Инна Петровна. Ей этот дом Задова завещала, на ней он теперь и числится. Год рождения ее… не помню, не замужем, приводов не имела, судимостей нет, детей… Вроде сын один — 70го года, Никитин Аркадий Васильевич, погиб в 2000 в автокатострофе.
— И кем Задова приходилась этой Никитиной? Почему дом ей завещала?
Переминаясь на кривеньких ножках, Козлов изо всех сил старался поскорее завершить официальную часть нашей встречи.
— Кем? Такие подробности у бабушек на лавочке. База-то наша не роман? Не роман. — Он громко засмеялся своей шутке. — Значит, база — это база. А не роман. Год и место рождения, судимости…
— Место!
— Что?
— Место рождения этой Никитиной.
Козлов почесал сначала затылок, потом то, что несущественно выпирало из-под беленьких трусиков.
— Забыл, — хихикнул он. — Представляешь, забыл. Нерусский город… Назрань, кажется.
Козлов потрусил ко мне. Я поняла, что за маленькие причуды одолевают майора и почему его не волнует, что я до сих пор не раздета.
— Может, Казань? — я встала с ведра и распрямилась во весь рост, оставив Козлова с его проблемами далеко внизу. Он жалобно посмотрел на меня снизу.
— Казань? Может, Казань. Говорю же, нерусский город, какая разница: Казань-Назрань. Я еще подумал про какое-то иго… монгольское, что ли.
Дверь снова открылась без стука.
— Семеныч, тряпки тут есть? Вечно тряпки все схерачат! — заорала очередная тетка в синем халате. — Ой! Чой это? — уставилась она на голоногого Козлова.
— Медосмотр! — брякнула я.
— Что, и санкнижку продлят?
— А как же?
— Ой, пойду девкам скажу! Мне бы тряпочку! — она схватила со стула скомканные штаны майора и умчалась. Козлов, не заметив потери, подскочил к двери:
— Все, закрою, закрою! Грубые люди, а вы такая… находчивая!
Он вставил швабру в ручку двери. Ловушка захлопнулась, мне стало весело.
— И зачем тебе дом этот, с твоими-то талантами?
— Купить хотела, а хозяйку нигде найти не могу, не появляется она там.
— Ну да, ну да, — ухмыльнулся он, — тогда, конечно, место рождения — первое дело. Казань-Назрань. Давай по-быстренькому, а то тут двор проходной, а не номер.
— А почему этот дом странный?
— Я так сказал? Сказал. Ну ладно, значит, от участкового была информация, что бабки-соседки жаловались. Никитина в доме редко появляется, она где-то у богатых работает, там и проживает. Дом этот она не сдает никому, родных у нее нет, а в доме этом то и дело кто-то топчется, иногда тусклый свет горит, смех оттуда слышится и даже стоны. Участковый с хозяйкой поговорил, та заявила, что бабки от старости с ума посходили, никого в доме нет и не бывает. Только бабки все равно заявления в милицию строчат, страшно им, притон там типа какой-то.
— Спасибо, Козлов! — я по-партийному пожала его потную ладошку и вытащила из сумки пятьдесят рублей.
— Не понял, — покраснел майор вместе с лысиной.
— У меня кариес!
— Дрянь! Гадость! — завопил Козлов, выхватил полтинник и заискал штаны.
— Дрянь? Дрянь, — попробовала я на вкус его словцо.
Не очень торопясь, я освободила дверь от швабры и вышла в коридор. Навстречу мне шумною толпою двигалось племя уборщиц. Они гремели ведрами, тащили швабры, пылесосы и живенько что-то обсуждали. Отчетливо слышались слова «медосмотр» и «инвентаризация».