Пока я копался в мастерской, делая последние приготовления перед тем, как отогнать джип на барахолку, ко мне то и дело забегал рыжий Панасюк из десятого «а». Я его гнал-гнал, потом плюнул и позвал помогать. Он подносил мне инструменты и с любопытством разглядывал внутренности машины.
— Это что? — ткнул он в радиатор.
— Радиатор.
— А это что?
— Аккумулятор. Не болтай, а то выгоню.
— Вот так всегда! Ребенок к знаниям тянется, а его взашей! А это что?
— Это ты-то к знаниям тянешься? Да ты в школе за четверть второй раз появляешься.
— Может, я потому не появляюсь, что здесь автомеханики нет?
— Чего?! Давай ключ на двенадцать!
— Это какой?
— Ладно, будет тебе автомеханика. Через две недели.
Панасюк покраснел так, как краснеют от удовольствия только рыжие люди.
* * *
Время отлета было назначено. Папаша Карелиных позвонил и назвал сумму, в которую я легко укладывался после продажи джипа. Беда так и не позвонила. Я ждал отъезда с чувством, которое испытываешь, когда, ныряя с большой высоты, не знаешь, на какой глубине находится дно. Вынырнешь или сломаешь шею? Узнать можно только одним способом: прыгнуть.
И я ждал назначенного часа, когда пилоты с равнодушными лицами, глядя мимо меня, пропустят меня на борт, и я долечу до родного города среди каких-нибудь ящиков или мешков.
Ильич и дня не просидел на рабочем месте, чтобы не ввязаться в новую авантюру.
— Петька! — заорал он, врываясь ко мне в сарай, где я собирал свой нехитрый багаж: ствол, бритва, носовой платок, газета с голой Бедой, фото с синей Бедой.
— Петька! А на фига нам школьный стадион?
— В смысле? — опешил я.
— Но есть же спортивный зал в школе! А если на воздухе надо физкультуру проводить, так на лыжи и в лес!
— В лес? — я заподозрил неладное.
— В лес!
— А стадион?
— Стадион! Стадион мы сдадим под автостоянку!
— Борисовцам?
— Ну-у… есть люди… — Поток информации, предназначенной для меня иссяк.
— Значит, у всех школ стадионы, а у нас — здасьте, жопа! Стоянка! Вы уже назвали цену своего согласия? — заорал я. — Цену за выхлоп, шум и грязь? Вы что — все забыли? Что чудом остались живы, что Колька Серов погиб, что вы только вылезли из квартиры, где самым ценным было то, что рядом лестница на чердак?!! Кстати, он был закрыт!
— Кто?!
— Чердак!!!
— Петька, не ори, — жалобно попросил Ильич, присаживаясь на лежак, на Татьянино красное одеяло. — Я знаю, без тебя бы не выкрутился. Но жить-то хочется! Сейчас, и хорошо!
— Ключевое слово «жить»!
— Ключевое слово «хорошо»! — заупрямился Ильич. — Я между прочим, скоро женюсь. На Нэльке-соседке. А у меня даже машины приличной нет! Тогда ведь из-за Доры заморочки вышли. А теперь Дора улыбается и слова не скажет, если я в школе зоопарк размещу. И как ты этого добился? Петь, ну давай рискнем! Без тебя я с этим делом не справлюсь. Ведь ты сидел, ты эти делишки как семечки щелкаешь!
— Да не сидел я! Еще.
— Мы сильно не будем веселиться. Скромненько, купим по «девяточке», на черный день отложим. Ведь понадобились же тебе две тыщи, я не спросил — зачем. Билет на самолет столько не стоит…
— Я отдам деньги. Или отработаю. Буду пахать два года бесплатно.
— Иди в жопу. Лучше помоги, закажи технику, чтобы стадион от снега расчистили.
Я заскрипел зубами от злости, но промолчал.
— И это, будка там нужна для охраны. Нужно или вагончик какой-нибудь подогнать, или твой сарай под это дело… У тебя ведь есть теперь, где жить?
— Где? — сухо поинтересовался я.
Ильич растерялся. До сих пор я беспрекословно ему подчинялся и не обсуждал даже самые бредовые его идеи.
— А вы не боитесь, — продолжил я, — что история повториться? Ведь не Дора сдала вас прессе. Не Дора точно назвала, почем нынче директор школы!
— Не боюсь! — подскочил Ильич с лежака. — Я ее уволил! Я что — не сказал?
— Кого?
— Ну как же! Таньку эту, художницу! Я тут в своем курятнике допрос учинил, с пристрастием. Каждую вызывал к себе в кабинет, и без тени сомнения говорил одну и ту же фразу: «Я знаю, это ты меня оговорила криминальной газетке. Мне рассказали в редакции и извинились». Все пищали: «Это не я! Я про этот зал только вчера узнала!» Тогда я говорил: «Спасибо. До свидания». А Танька-художница набухла вся, набрякла, покраснела, и шипеть начала: «Я не оговорила! Я сказала правду! Которую слышала собственными ушами!» Она, представляешь, взялась по вечерам техничкой подрабатывать, и когда я переговоры в своем кабинете почти ночью вел, она тряпкой за дверью махала. Ну и подслушала. Когда этот ваш Колька копать начал, она со своей правдой и припрыгала. Уж не знаю, как он на нее вышел. Кстати, в прокуратуру тоже она настучала. Так что вчера я ее уволил! Кстати, ты рисовать умеешь?
— Нет, — я даже растерялся. — Я не умею петь, рисовать и танцевать. Остальное все более-менее.
— Жаль, — сказал Ильич. — Так ты подумай, Петь! Деньги хорошие.
— Все деньги все равно не загребешь. А тех, что загребешь, все равно будет мало. А если мало, то зачем рисковать жизнью и продавать совесть?
— Петька! — округлил глаза Ильич, — А за что ты сидел?
Я не сдержался и так резко встал с табуретки, что она упала.
— Пошел, пошел! — Ильич отпрыгнул к выходу и исчез за дверью. Через секунду дверь приоткрылась, и появилась его голова:
— Только ты все равно подумай, Петька!
* * *
Чего я больше всего не понял в этой истории, так это то, почему Сазон решил, что дом и бизнес мне лучше всего иметь в Испании.
Его сюрприз сразил меня наповал. Я не знал, что с ним делать. Зато знала Беда. Она всю плешь мне проела этой Испанией. Последним моим аргументом было то, что я не знаю испанского языка. Она фыркнула и заявила:
— Ну да, с твоими способностями, тебе его никогда не освоить!
Чтобы ее разозлить, я согласился. Беда пошла красными пятнами, но разговор был исчерпан.
Я не знаю, что случилось со мной, но деньги больше не волновали меня. Меня волновало, что с Вованом в школе никто кроме меня не справится, что Славик Бобров делает такие успехи в карате, что максимум через год у него будет пояс, что я разобрался наконец с этим ОБЖ, будь оно неладно, и что… если я уеду в Испанию, Панасюк совсем перестанет ходить в школу, потому что в школе нет такого предмета, как автомеханика.
Беда не разговаривала со мной два дня. Только спала. Она была злая, от этого неутомимая, и заездила меня так, что я попросился спать на балкон. Тогда она нарушила свое молчание и гнусным голосом сказала: