— Сволочь, — падая на песок, сказала она, — ты решил утопиться.
— Не, только поплавать, — ловя ртом воздух, начал оправдываться я. — Это… того… одурел немного от свободы и свежего воздуха.
Мы лежали на сохранившем ночную прохладу песке и дышали в унисон, как две загнанные лошади. Я покосился на Элку — ведь так толком и не видел ее при дневном свете. Она была длинная — длиннее, чем прежде; худая — худее, чем раньше. Или я просто ее забыл?.. Я протянул руку и потрогал татуировку на ее загорелом плече, потом ключицу, потом косточку на бедре.
— Не лапай, — сказала она. — У тебя одно на уме.
— Неправда, — возразил я. — Очень даже много у меня на уме.
— Дурак, — засмеялась она.
— Сама дура, — пропыхтел я, пытаясь подняться.
Семейная жизнь налаживалась, несмотря ни на что.
Когда мы добрались до пещеры, Элка сказала:
— Я привезу тебе еду и обезболивающие лекарства. И забери мой мобильный, чтобы у тебя была связь. Я давно хочу купить себе новый, этот мне надоел. Сегодня вечером я собираюсь колоть Юлиану Ульянову. Чего бы мне это ни стоило, я выбью из нее, что это за теплая компания такая была — номер первый, второй, третий, четвертый. Да, и днем я привезу сюда Сазона, ты не забыл про его сон?
— Не забыл. Мы в точности его воплотим. — Я с наслаждением растянулся на деревянном настиле и подумал, что одну камеру променял на другую, а почудившаяся мне свобода — всего лишь иллюзия.
— Привези мне одежду, надоело сливаться с природой. Мои шмотки Максим Максимович отволок какой-то колдунье.
— Привезу, — пообещала Беда. Она энергично натянула на себя джинсы и топик. Потом подышала на стекла очков и по привычке потянулась за подолом моей рубашки, чтобы протереть их, но подола не обнаружила и повторила решительно:
— Привезу!
Когда ее узкая спина скрылась из вида в расщелине, я почувствовал, что устал. Но как ни пытался заснуть — не смог, видимо, пятеро суток забытья перенасытили мой организм бездействием, и он не хотел отключаться.
Я лежал и думал о том, что это испытание мне дано, чтобы что-то переосмыслить в жизни. Может, чтобы осознать, что жизнь дается всего один раз и прожить ее нужно… как можно дольше? Или я это уже где-то читал? Или не это? Мозг — очень нежная штука и стряхивать его не полезно. Еще неделю назад я бы сказал, что лучше жить меньше, но с максимальной пользой для общества. А теперь готов прозябать в этой пещере в одних мокрых плавках, лишь бы дышать, лишь бы чувствовать свое тело, и думать пусть даже глупые мысли. И плевать мне на пользу для общества.
Рядом замяукала кошка. Я крикнул: «брысь!», но по мигающему дисплею понял, что это не кошка орет, а звонит телефон Беды. Отвечать на звонок не было смысла, но пересилило любопытство. Я удивился странному слову «Гавичер» на дисплее и нажал кнопку.
— Это я, Анна, — деловито сообщила труба, не дожидаясь дежурного «алло!» — Вы были правы в том, что эта троица знала друг друга! Жена Матвеева припомнила, что Игорь Николаевич буквально сбежал с одной светской тусовки, после того, как им представили Ивана Петушкова. Тот тоже побледнел, когда увидел Матвеева. В свою очередь любовница Петушкова вспомнила, что Иван наотрез отказался идти с ней на открытие одного бутика, узнав, что в показе одежды там будут участвовать модели из агентства Лялькиной «Рита». Вот, что мне удалось разузнать, дорогая Элла. Мне пришлось угощать этих дам в кафе, но, как говорит наш славный и щедрый Гавичер: «Счет за это я вам выставлять не буду!»
Состояние Лялькиной после вашего вчерашнего к ней визита резко ухудшилось, она опять без сознания. Вы напугали ее своими расспросами! А значит, есть во всем этом какая-то страшная тайна, и молоточник — не просто маньяк. Сегодня вечером я встречусь с человеком, который в юности знал и Матвеева и Петушкова. Может, он припомнит что-нибудь интересненькое? Эй, Элла, почему вы молчите?!
Я знал, почему молчит Элла, но не стал расстраивать хорошую женщину Анну, которая помогает меня спасать. Я виртуозно изобразил голосом помехи связи и нажал на отбой. Нажал и понял — я действительно не вылезу из этой норы, пока настоящий убийца не будет найден. Я не хочу больше зависеть от обстоятельств и беспричинно и тупо верить, что справедливость восторжествует. Может, она и восторжествует, но я успею отсидеть пару-тройку лет. А я этого не хочу.
* * *
В три часа дня, когда солнце палило вовсю, я выбрался из норы и побрел по узкой полоске Дикого пляжа. Идти было трудно, тело болело, голова кружилась, но я шел.
Вдалеке послышался шум мотора, потом он затих, и со стороны спуска раздались голоса, которые я ждал. Ради них я выполз из душной пещеры и брел по раскаленному песку, обжигая ноги, превозмогая тошноту и слабость.
— Доча, ты что придумала, какая на фиг природа, какой свежий воздух?!! — орал Сазон. — На хрена ты меня сюда притащила? Здесь же только бомжи купаются и то перед смертью!
— Во-он, по берегу бомж идет, видишь? — послышался голос Элки. — Иди с ним познакомься.
Я видел, как дед, брезгливо приподняв штанины, ступил на песок и двинул в моем направлении. Я сдержался, чтобы не побежать к нему и почувствовал, как от волнения зашумело в ушах. У Сазона зрение было как у орла. Он узнал меня издалека, присел, хлопнул себя по ляжкам и заорал:
— Ну е-мое!!! Так я и знал! А я-то думаю, к кому это Элка все время на свидание бегает, у кого ночует?!!
Весь сценарий, разработанный Элкой утром, полетел к черту — она задумала в точности воплотить сон деда в жизнь, но Сазон, как всегда, разрушал всякие тонкие материи и ничего мистического не получилось.
— И к кому это Элка все время на свидания бегает, у кого ночует? — мрачно поинтересовался я.
— Да кого ты слушаешь? — заорала Элка. — Он блин с финном перепутал, вот и несет, что попало!
Сазон подбежал ко мне и ткнул со всего маха меня железным кулаком в бок. От боли я охнул и, согнувшись пополам, сел в песок.
— Здорово, сынку! А я ж тебя похоронил, и памятник поставил, и службу заказал — все как полагается!
— Спасибо, дед! — С трудом поднявшись, я обнял его и чмокнул в лысину. Она пахла табаком и чесноком. Бок болел нестерпимо, кажется, дед сломал мне еще одно ребро.
— Да не спасибо, а «не фига там не здорово, на том свете!» — разозлившись, подсказала Беда.
— Да, я на этот решил вернуться! — вспомнил я слова из сна.
— Пойдем, искупаемся, — снова подсказала мне Элка, раздеваясь и заходя в воду.
— Пойдем, искупаемся, — повторил я, но Сазон, уткнулся мне носом в живот и плечи его затряслись. Если бы я точно не знал, что Сазон не умеет плакать, я бы подумал, что он зарыдал.
— Эй, бояре! — крикнула Элка нам из воды, — А ну давайте ко мне!
— А почему бараны? — оторвался дед от моего живота. Глаза его были красные, но сухие.