– А как всегда… Поверженных обвиним во всех грехах, измажем дегтем, назовем их черными, а себя светлыми, нашу доктрину – Добром, а их – Злом и призовем электорат игнорировать все их презренные попытки соблазнить нестойкие души обещанием демократьих, тоталитарных или прочих благ.
– Ого, – сказала она с уважением, – какой размах! На нем можно будет заработать. Этот роман обещает стать бойцовским?
Перед красивой женщиной как не каркнуть, роняя сыр, но я успел сдавить дуре горло, а сам ответил уклончиво:
– Надеюсь. Просто надеюсь.
Ее серые глаза впились в мои, словно старалась через зрачки проникнуть в глубь моего мозга.
– А каков сюжет?
– В двух словах не расскажешь…
Она не изменила позы, но я чувствовал, как под кожей, не выдавая себя, мышцы расслабились, а мозг уже нащупывает другие слабые места.
Отмахнулась с небрежностью:
– Я не о том. Много на нем заработаем?
– Пока об этом трудно сказать, – ответил я еще неохотнее.
Она, стараясь не замечать, что я замкнулся, искристо заулыбалась, сказала, что посмотрит на предмет горячего, мужчинам нужно мяса, жареного мяса, горячего и с приправами, ушлепала на кухню. Я в затруднении смотрел вслед. Нечего и думать брякнуть, что я не планирую на своей Главной Книге заработать хотя бы копейку.
Остаток недели съели гости, потом сутки ухлопал на день рождения старого друга, не виделись уже пять лет, а тут вдруг пригласил. Правда, круглая дата: сорок лет. В следующем году и я войду… нет, меня внесет помимо моей воли, в этот возраст Мухаммада. Это же больше половины жизни прожито, а все еще ни черта не сделал. Цезарь в двадцать лет ударился в слезы, мол, Александр Македонский в девятнадцать лет покорил всю Азию, Гаутама в двадцать девять придумал буддизм, Иисус к тридцати годам разработал учение и начал пиаровскую акцию, Моисей тоже хрен в каком юном возрасте придумал свои знаменитые тезисы, которые для надежности приписал Богу…
Вообще-то прием хороший, испытанный. Все они якобы услышали от самого Бога, какой дорогой идти. Я тоже иной раз приписываю самые крамольные слова какому-нибудь Монтеню или Пифагору, кто полезет проверять, но зато какая железобетонная надежность аргументов! Это ж не какой-то Владимир Факельный вякнул глупость, а изволили изречь великие мудрецы древности. Значитца, все верно, этой дорогой и надо идти, товарищщи.
После дня рождения, как водится, тоже день потерян для творчества: голова тяжелая, мутит, мысли вялые, только о таблетке аспирина или стакане того напитка, который, по мнению студентов, экспортирует к нам Китай…
Неожиданно заехали отец с матерью. Оба загорелые, аки негры, поджарые, пахнущие солнцем, дачей, огородом, зеленью и почему-то медом.
– Неплохо, неплохо, – бормотал отец. Он прошелся по комнате, огляделся критически. – Как тебе кажется, мать?
Мама в прихожей все еще отбивалась от Барбоса, которому умереть – не встать, но обязательно лизнуть ее в нос.
– А что, – ответила она сердито, – я сразу почувствовала, что здесь бывает женщина…
– Ну вот, – сказал отец, – раз у тебя женщина, то собака не нужна. Словом, заберем Барбосика на дачу. Пусть погавкает малость, чтоб соседи знали… Да и не только соседи.
Я ахнул:
– Как это я без Барбоса?
– Как и раньше жил, – ответил отец хладнокровно.
Мать, более добрая, сказала ласково:
– Сынок, он шутит. Через недельку привезем. Пусть хоть побегает на воле! А то какой-то толстый… И морда печальная.
– Женщина в доме, – напомнил отец со значением в голосе. – Вот пес и горюет. Скоро вообще в лес к волкам, на погибель.
– Ни фига, – возразил я. – Барбос ее любит.
– Ага, значит, какая-то определенная?
– Да это коллега, – объяснил я. – Ладно, но только на недельку! Я без Барбоса затоскую сам. Даже выть буду.
А то и писать стану хуже, мелькнула мысль.
Родители отбыли, этот предатель только разок слабо вильнул мне хвостом на прощанье. Еще бы, на даче будет ловить жаб, нападать на ежей, носиться по лесу вволю, а не сколько я отпущу времени.
Ладно, для моей книги день все равно потерян. Чтобы хоть что-то да делать, вернулся к сиквелу «Потерянной башни». Комп сразу начал с того места, где я бросил работать три месяца тому: синее небо, высоко парит дракон с розовыми в ярких лучах солнца крыльями, а по зеленому и ровному, как английский газон, полю, скачут трое рыцарей в помятых доспехах. Задний оглянулся, погони уже нет, взмахом разрешил перевести измученных коней на шаг.
Передний рыцарь, самый молодой, пошатывался в седле. Шлем и доспехи пламенеют пятнами свежей крови. Его товарищ изредка протягивал руку, поддерживал. Длинные светлые волосы справа покраснели и слиплись, доспехи иссечены, шлем и латные рукавицы потеряны, но держится уверенно, успевает следить и за драконом, что тоже явно наблюдает за ними….
Его лицо приблизилось, стали видны шрамы на левой щеке, перебитый нос, пронзительно синие глаза. Я в раздражении ткнул в «паузу», лицо застыло, а я вылез из кресла и потащился на кухню. Потому и толстеют писатели, что когда работа не идет, а что-то делать же надо, вот так сидеть и смотреть тупо на экран недопустимо, автоматически ползешь на кухню: кофейку попить, чтобы мозги прочистить, что-то съесть, чтобы эмоции проснулись, перчиком, аджичкой, дабы острее чувствовалось… И так при каждой паузе! А они постоянно, постоянно, постоянно…
Я бурчал, клял свою лень, неспособность сконцентрироваться, кофемолка зажужжала, набрала обороты. Сейчас даже грохот авиационной бомбы за окном не услышу, до чего же противный звук, такой Инет придумали, а кофемолки, даже самых новейших моделей, визжат, как циркулярные пилы…
Наконец там натрещалось на семь чашек, стаканчик полон, это мне на одну. Но когда поставил на плиту, по спине прошел предостерегающий холодок. Нервы напряглись, я всей кожей ощутил, что в квартире кто-то есть. Пальцы автоматически коснулись на контрольной панели цифры «ноль», ибо если сейчас мне выстрелят в спину, то кофе в джезве поднимется, зальет плиту, потом выкипит, джезва расплавится, начнется пожар…
В дверном проеме на кухню стоял крупный мужчина с пистолетом в руке. Ствол направлен мне прямо в лицо, мужчина молча велел кивком идти в комнату, где компьютеры. Ноги мои подкашивались, я двигался механически, даже не испугавшись, в голове нет страха, только полнейшее отупение. Если бы сейчас прозондировали мой мозг, решили бы, что имеют дело с полным идиотом.
В комнате еще один, тоже крепкий, плотный. Он сидел в моем кресле и торопливо настукивал что-то на клавиатуре. Человек, что шел за спиной, сказал негромко: