Живков сказал быстро:

– Бросьте! Мы все знаем, что лучшие решения там, где нормальные их искать не станут.

– Они на поверхности, – сказал я устало, – но я просто не хотел бы об этом… Как-то не хочется говорить… ну, словом, против устоявшегося «мнения всего цивилизованного человечества». Не потому, что с ним согласен, просто бисер подорожал.

Рядом с Живковым сел Ноздрикл, лицо его было строгое и очень напряженное, щека подергивалась, глаза следят за мною со странной интенсивностью. Лакло принес стаканы с соком, сказал непривычно тихо:

– Нам вы сказать можете.

Я вздохнул тяжело, но когда заговорил, сам ощутил, как во мне тяжелой волной поднимает злость, похожая на кипящую лаву в вулкане:

– Никто не понимает! Никто. Не понимают, что нет никакого международного центра терроризма где-то в горах Афганистана или где-то еще. И что терроризм – это совсем не то, что им кажется, что им хочется, что им жаждется. Не то, с чем можно вот так – крылатыми ракетами, бомбежками, танками и даже хорошо обученной дельтафорсой.

– А чем же?

Я вздохнул.

– Скажите, как можно было бороться, скажем, с коммунистами?.. Или первохристианами? Коммунисты окопались, как мы знаем, и даже взяли власть – в России. Но масса коммунистов была… да и есть, во Франции, Италии – там самые крупные коммунистические партии Европы… А Коммунистическая партия США?.. Великобритании? А коммунисты в Китае, Корее?.. Что, тоже крылатыми ракетами?.. Нынешние террористы – это коммунисты прошлого века. И – люди будущего. Кем были первохристиане в Древнем Риме. Никакие точечные удары или ковровые бомбардировки не спасут от террористов Соединенные Штаты. Уничтожь так называемых террористов сегодня всех до единого – завтра их будет еще больше. Уже в самой Америке. Я просто не понимаю… я просто не понимаю границ этой тупости, когда не видят… когда не видят такой простой вещи!

– Гении не понимают простых вещей, – сказал Живков тоскливо, – что понятны простым людям, а простым людям трудно понять, о чем говорит гений… Увы, это реальность. Но мы, мистер Владимир, вас понимаем, хотя это страшное понимание.

– Следует признать, – хмуро сказал Лакло, – что мистер Владимир прав, но, увы, не по тем законам, которым решили повиноваться во всем мире.

Я буркнул с язвительностью:

– Вы еще добавьте, «во всем цивилизованном»!

Лакло развел руками:

– Какой вы злой, мистер Владимир. Даже не заметили, что я уже под вашим знаменем… хотя вам такой солдат и на фиг, как вы говорите, не нужен. Я почти согласен, что в данном случае правы именно вы, а не весь мир… хотя это страшно. В смысле, вы говорите страшные и непривычные вещи… но тогда надо менять весь привычный нам мир, а на это никто не готов. И никто не захочет! Да, я сейчас вижу, что вы правы, хотя мне, конечно, хотелось бы, чтобы был прав наш привычный мир и наши привычные взгляды, пусть узкие, но – такие понятные, уютные и наши. Увы, похоже, вы правы: террористы – это идея, настроение, стиль мышления, иной взгляд на жизнь и другие ценности… Какими были первохристиане в Древнем Риме с точки зрения просвещенного и такого понятного нам римлянина. Если так их понимать, то в самом деле смешно пытаться уничтожить это крылатыми ракетами и элитным спецназом.

– Гениальные люди одним взмахом достигают цели, – обронил Ноздрикл сдавленным голосом, – к которой даже лучшие умы приходят в результате длительных размышлений и работы целых институтов. Но нам еще предстоит убедить наши правительства в правоте вашей точки зрения…

– Я думал, – съязвил я, – что вы всемогущи!

– Мы всемогущи, – ответил Ноздрикл серьезно.

– Тогда флаг в руки и вперед с песней! Всего-то понять, что террорист живет в каждом из нас. Иногда он уменьшается до микроба, иногда заполняет наши души и берет контроль над всем телом. Смешно пытаться уничтожить этого террориста крылатыми ракетами, бомбардировками или киношной дельтафорсой!

– Мы всемогущи, – повторил Ноздрикл. – Но, чтобы доказать, что террористы – это то же самое, что коммунисты или первохристиане, а мы – просвещенные, богатые, утонченные, умные, но чего-то опасно недопонимающие римляне… потребуется время. Слишком большое.

Что-то промелькнуло между ними, словно незримая молния, что обожгла всех, ужалила, оставила в каждом тупую боль.

Глава 7

В своих апартаментах я залег в своей любимой позе на диване, закинув ноги на спинку, а руки за голову, раздумывал. Это тете своей расскажите, что там, за столом, у нас был обычный милый треп, вызванный знакомством.

В соседних помещениях грюкало, стукало, это Кристина все еще обследует, никак ни нарадуется, находит все время что-то новое, удивительное, волшебное.

Конечно, я – гений, это знаю и буду так считать, даже если все человечество назовет меня полным придурком. Уверенность в своей гениальности – необходимое условие творчества, но это с такой же точностью относится и к другим творческим личностям. К примеру, к Челлестоуну, Лакло, Соммергу, да и всем другим. Как для гения, для меня естественно, что они окружили меня особым вниманием, но как для человека, еще не сумасшедшего, это удивительно и настораживающе.

Да, в наше время такое внимание чаще бывает вызвано тем, что либо попросят денег, либо того проще: палкой по башке, а сами пороются в карманах. Тем более это можно ожидать от Челлестоуна, Лакло… да и всех остальных, если смотреть трезво. Здесь собрались те, кто накачал мускулы на всяческом разрушении, но никто не вложил ни кирпичика в оборону морали или любых других достоинств человека.

Однако они окружили именно меня особым вниманием. По сути, я не должен насторожиться. Любой творческий человек на моем месте должен вздохнуть с облегчением. Наконец-то признали, наконец-то заметили, наконец-то воздают должное… Ну, а где памятники в бронзе на главных площадях всех столиц мира?

Но я не просто творческий, я – творящий. Мне эти признания до фени, я иду своим курсом, как атомный ледокол по мелкой шуге, все замечая и все оценивая так, как есть. А есть то, что со мной ведут какую-то игру. И те вопросы и ответы, если их записать и пропустить через лингвоанализатор, дадут немало информации. Не только сами слова, но изменения интонаций, задержки перед ответом, или же, напротив, – беспаузность…

А игра какая-то крупная, ибо Челлестоун, Соммерг, Лордер – настолько величины, что их просто невозможно было бы принудить принять участие в каких-то мелких делишках.

У меня неплохая, хоть и хаотичная память, я не помню весь разговор от и до, но даже инфисту начального уровня понятно, что весь обед, выпивка, секретарши и спутницы всех шестерых – это тщательно продуманный детектор, что даст мой точный психологический портрет.

Конечно, у них на руках есть мои характеристики, собранные компьютером за все годы, но эти шестеро могут составить вот прямо сейчас куда более глубокую характеристику. Они умеют получать и обрабатывать инфу, а у них было мое поведение за столом, отношение к вину, женщинам, обстановке, ответы на разные неожиданные вопросы, призванные меня раскачать, сломать защиту, показать таким, каков я внутри, настоящий. В этом случае имеет значение не только смысл моих ответов, но интонации, сопутствующая жестикуляция, что нередко бывает неадекватной и выдает истинное отношение, ведь язык дан человеку для сокрытия мыслей, а мимика… гм…