– Станки, станки, станки…
Соммерг хмыкнул, Ноздрикл коротко усмехнулся. Кристина, похоже, не поняла, так как на всякий случай решила обидеться и отвернулась.
Солнце давно скрылось в глубинах моря. Красный бархат раскинулся на полнеба, а лазурные волны тоже стали кровавыми, плотными, таинственными, даже зловещими. Нет, не зловещими, но торжественными, величественными, совсем не теми прыгающими козлятами, как утром.
Ножки легкого плетеного кресла погрузились под моим весом в песок почти до сиденья. Кристина все бегала окунаться в воду, еще две девушки составили ей компанию, остальные вертятся возле нас, хозяев жизни, смотрят преданно.
Лакло тоже иногда бегал занырнуть, как он говорил. Для этого всякий раз мчался по мелководью, как конь, почти милю. Остальные изображали тюленей на отдыхе – отдыхали, балдели, оттягивались, расслаблялись. А если в самом деле расслабляются, мелькнула в конце концов трезвая мысль. Что у меня за шпиономания? Вообразил чуть ли не заговор против себя, единственного и неповторимого. Да каждый из них именно себя считает единственным и неповторимым! И в самом деле отдыхают. Наслаждаются и морем, и красотами мест, и своим, чего греха таить, могуществом…
В той, повседневной жизни почти не видим своей мощи. Да и другие все еще не воспринимают нас всерьез, но здесь она в наиболее реальной форме: вот мы, семеро самцов, и нам принадлежат самые красивые женщины мира! Вот они все здесь, смотрят преданно и восторженно.
Челлестоун лежал вниз лицом на широком лежаке, посапывал, словно спал. Одна из девиц принесла в пригоршне воды, плеснула ему на спину. Он фыркнул, повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились.
– Если бы не эти негодные стрекозы, – прорычал он, – все было бы хорошо… верно, Владимир?
– Да и так неплохо, – ответил я. Решил, что прозвучало недостаточно эмоционально, добавил: – А-бал-деть, как здорово!.. Рулез форева.
Он усмехнулся.
– Разве это не то, к чему стремится все человечество?
– Когда воду на спину?
– Да воду можно стерпеть… Но все это – море, песок, солнце, девушки…
Соммерг добавил странным тоном, я не понял, с восторгом или осуждением:
– И – никаких отрицательных эмоций!
– Би хеппи, – сказал Лакло, но он, по обыкновению, дурачился.
– Хеппи, – согласился я. – Будьте хеппи, будьте хиппи, только бы нигде ничего не прищемить, не увидеть гадкое, не… словом, чтобы все кончалось хеппи-эндом!
Челлестоун завозился, поворачиваясь, сказал ясным звучным голосом:
– А вот за это стоит выпить!..
Он жестом послал девиц в дом за выпивкой. Я проводил их взглядом, такие фигуры не просто хочется провожать, а трудно оторваться, у них от моих взглядов на коже явно останутся сальные пятна размером с тарелку, повернулся к Челлестоуну.
Да, что-то я сказал ключевое, что привело его в активное состояние. Ладно, разберемся, я не аналитик, но некоторые вещи просто чувствуются, а ведь интуитивист, не аналитик. Аналитике учат, интуитивистике обучаются сами. Учиться и быть учимыми – две большие разницы, как говорят в Думе.
На легком, как щепочка, белом плетеном столе появились бокалы, бутылки с охлажденным вином. Челлестоун сам откупорил, заявил, разливая по бокалам:
– Нам нужно выпить за хеппи-энд! Вон Владимир может подтвердить, что всякие трагедии хороши и необходимы для высокой литературы, но мы живем не в литературе. Мне по фигу, что моя красивая смерть вызовет у кого-то слезу умиления, у кого-то слезу гордости… Да пошли они все! Я не хочу умирать, не хочу даже, чтобы мне молотком по пальцу. Я за хеппи-энд!
Лакло, ессно, ухватил бокал первым, сразу же провозгласил:
– За наш хеппи-энд!
И потянулся ко мне через стол чокаться. Кристина подала мне бокал, лицо ее стало чуточку напряженным. Держись, сказал я себе мысленно, действие перевалило через зенит, сейчас пойдет убыстряясь.
– Да, – проговорил я, – каждый понимает хеппи-энд по-своему… но пусть же наше понимание не слишком отличается от понимания друг друга!
Это вызвало совсем крохотную заминку, но бокалы с вином сдвинулись дружно, весело, со звоном. Я с удовольствием смотрел в юные лица девушек, их смеющиеся глаза и полураскрытые губы, все посматривали намекающе, мол, только свистни, и я чувствовал, что веселье идет без натуги.
Снова наполнили бокалы, потом еще и еще. Вино легкое, приятное, испаряется просто на языке, оставляя приятный бодрящий вкус и жажду каких-то действий.
Лакло пьяно хохотнул, заявил громко:
– Насчет музея инфистики решили?.. Решили!.. Создаем. Я по совместительству могу побыть и первым директором. А теперь у меня еще одна идея…
Челлестоун поморщился.
– О Господи… Уберите его, а лучше – убейте. Но так, чтобы я видел… со сдиранием кожи заживо, натягиванием на барабан, потом на кол…
Соммерг сказал ядовито:
– Нет уж, давайте послушаем. Когда трезвый, он дурак дураком, но спьяну такие идеи выдает… Он же спинным мозгом, у него такая особенность подсознания.
– Сверхзнания, – заорал Лакло весело, ничуть не обидевшись, – а то и Дознания, Ультразнания!.. Словом, предлагаю учредить тайное общество магов… А что, хорошо звучит, к тому же связи со стариной сейчас почитаются… Владимиру же присвоим звание Великого мага… кто против?
Они посмеивались, только Челлестоун взревел что-то ругательное, потом задумался, протянул озадаченно:
– Да, спинной у него хорош… Если бы мы вздумали организовать что-то подобное, именно Владимир… гм… По всем показателям. По всем!
Живков смотрел на меня веселыми глазами. Перехватив мой взгляд, встал и с шутливой церемонностью осушил свой бокал. Его примеру последовали Ноздрикл и Лакло. Мне стало неловко, шутка затягивалась. Но еще большая неловкость потому, что это не шутка. Или не совсем шутка.
Кристина счастливо засмеялась, захлопала в ладоши.
– Маг!.. Великий Маг!
Женщины посматривали на нее ревниво, но улыбались широкими накрашенными ртами.
Ночь наступает медленно, в небе все еще полыхают, медленно теряя багровость, вытянутые облака. Эти облака, вернее – тучи, казались отражением волн, что с заходом солнца замедлили движение, катились к берегу со скоростью песчаных барханов.
Челлестоун ушел первым, что-то прорычав на прощанье. Лакло расцеловал всем женщинам пальчики, руки и даже пытался целовать в плечи. Соммерг распрощался церемонно, Живков и Ноздрикл ушли вдвоем, попрощаться забыли.
Лордер полулежал в изящном кресле, в одной руке длинный бокал с соком, другой лениво нарисовал в воздухе полукруг.