— Мы этого не говорили! — Луне даже не пришлось кривить душой. — Просто мы услышали, что тут, за запертой дверью, кто-то вроде стонет. И Мона Семеновна тоже слышала. Правда?
— Да, — вынуждена была признать биологичка.
— Ну, вот, — подхватил Герасим. — А потом прибежала тетя Лиза и стала говорить, что в учительской вы находитесь.
— А у вас языки отсохли её разубедить? — в праведном гневе проорал завуч.
— Мы-то откуда знали? — развел руками Луна. — Тетя Лиза была так уверена, что там стонете именно вы. Ну, мы и думаем, вдруг правда, вы, Афанасий Иванович, сперва ушли, а потом как-нибудь незаметно для нас успели вернуться.
— Точно! — Иван пришел другу на помощь. — И тогда мы помогли Моне Семеновне открыть дверь.
— Допустим, — смягчился Тарас Бульба. — Но в таком случае, кто же внутри стонал?
— Не знаем, — пожали плечами мальчики.
— Я вошла первой. Тут не было ни души, — отчеканила биологичка.
— А стоны, значит, слышали? — не сводил с неё напряженного взгляда Афанасий Иванович.
— Слышала, — убежденно отозвалась она.
Словно бы по заказу, учительскую огласил жалобный скрип. Мона Семеновна вздрогнула.
— Ах это! — громко расхохотался завуч и, подбежав к окну, подвигал взад-вперед распахнутую форточку.
— Мне-то почем знать, что у вас тут все расхлябано и скрипит, — обиделась Травкина.
— Мона Семеновна! — завуч продолжал трястись от нервного смеха. — Только на будущее очень вас прошу. Если вам ещё когда-нибудь что-то покажется, школу больше не ломайте.
— Не вижу ничего смешного! — пробасила биологичка и, подхватив сумку на длинном ремне, с достоинством удалилась.
Тут как раз раздался звонок.
— А ну, марш на занятия! — велел завуч ребятам. — Без вас обойдемся! Вы тут и так натворили делов. Теперь ещё дверь придется вставлять.
Впрочем, мальчики и не собирались больше задерживаться в учительской. Оказавшись на безопасном расстоянии от нее, Луна напустился на Герасима.
— Если бы не твои идиотские шуточки с ключом, мы бы уже давно каким-нибудь образом взяли эти журналы.
— Интересно, каким? — набычился Муму.
— Каким-нибудь, — счел излишним вдаваться в подробности Луна. — А теперь нам, по твоей милости, к учительской на пушечный выстрел нельзя подходить.
— Теперь только завтра, — вздохнул Иван. — Кстати, — он огляделся, — где наши девчонки?
— Где, где, — проворчал Герасим. — Естественно, смылись. Во, трусихи.
— Ладно, пошли на физику, — поторопил Луна.
Едва переступив порог кабинета, они увидали девчонок. Те преспокойно устроились за партой в третьем ряду и что-то оживленно обсуждали.
— Ну, вы хороши, — подбежал к ним Герасим. — Смотались под шумок, а нам отдуваться.
— Эх, Муму, Муму, — У Марго чуть поднялись уголки губ. — Ты…
Больше она сказать ничего не успела. В кабинет торопливой пружинящей походкой вошел маленький щуплый физик Виктор Антонович.
— Встали. Сели. Приготовились, — даже не поглядев сквозь очки с толщенными стеклами на ребят, бросил он и, приглаживая остатки былой шевелюры, уселся за стол.
Класс затих. Учитель, заявив, что в этом году программа по физике предстоит особенно напряженная, принялся объяснять новую тему. Класс послушно уставился на физика. Каждый сейчас усиленно изображал сосредоточенность и внимание. Потому что всем в восьмом «А», кроме Ивана, было известно: несмотря на сильную близорукость, Виктор Антонович обладает феноменальной наблюдательностью, в сочетании со злопамятностью.
Он умудрялся заметить любого, кто позволял себе на его уроке заняться собственными делами или хотя бы отвлечься. Другие учителя в таких случаях просто делали замечания. Виктор Антонович до подобного не опускался. Зато на следующем занятии непременно вызывал таких учеников к доске. И спрашивал их с большим пристрастием. Метод оказался весьма продуктивным. Дисциплина на уроке физики царила железная.
Наконец Виктор Антонович повернулся к доске и, продолжая излагать тему, начал быстро писать формулы. Класс немного расслабился. При всей своей наблюдательности, видеть спиной физик пока ещё не умел.
Столы в кабинете были на трех человек. Так что Иван, Герасим и Павел устроились вместе. Как только физик стал писать формулы, ребята оглянулись на девочек. Те что-то тихонечко обсуждали и улыбались.
— Нахалки, — шепотом возмутился Герасим. — Смылись. Все дело нам испортили. А теперь ещё веселятся.
— Брось ты, — вступился за девчонок Иван. — Ничего они не испортили.
— Нет, испортили, — заело Герасима.
Физик резко обернулся. Поблуждав глазами по классу, он пристально посмотрел на Муму и вновь как ни в чем не бывало принялся писать формулы.
Павел выразительно покосился на друга:
— Готовься как следует. Вызов к доске на следующем уроке тебе обеспечен.
— Все из-за них, — вновь обернулся на девочек Герасим.
Варвара, встретившись с ним взглядом, одарила его лучезарной улыбкой.
— Ну, это же просто хамство, — завелся Муму.
— Чего тебя разбирает? — не понимал Иван.
— Обостренное чувство справедливости, — прошептал Герасим и, вырвав листок из тетради, принялся быстро писать.
Это было послание наглым девчонкам. Герасим в лапидарной, но выразительной форме выражал свое мнение по поводу «трусости и вероломства». А также высказывал мнение, что «виновные в срыве операции должны искупить свою вину тем, что завтра сами достанут журналы седьмых классов».
В последний момент он спохватился и, вымарав слова «журналы седьмых классов», заменил их выражением «необходимое». Мысленно похвалив себя за предусмотрительность (всегда нужно помнить, что подобные послания могут случайно попасть в руки врагов!), Муму сложил записку в несколько раз, и она полетела по назначению.
Герасиму очень важно было увидеть реакцию. А потому, совершенно забыв о бдительном Викторе Антоновиче, он по-прежнему сидел, обернувшись к Марго и Варваре. Те развернули записку и склонились над ней. Затем, подняв головы, разом показали Герасиму языки и тихонько хихикнули.
Это показалось Герасиму вконец возмутительным. И он, окончательно позабыв, где находится, достаточно громко и отчетливо произнес:
— Ну, знаете ли!
— Каменев! Если ты ищешь меня, то я тут! — немедленно отреагировал физик.
Герасим в панике развернулся.
— Великолепно! — казалось, искренне обрадовался физик. — Наконец мы с тобой нашли друг друга. Ты вроде в чем-то со мной не согласен?
Герасим подавленно молчал. Узкое скуластое лицо его позеленело от нервного напряжения. Еще никогда на памяти Муму физик не обращался к ученикам с подобными речами. Видимо, это был знак неумолимо надвигающейся большой беды.