Костырев снова отыскал взглядом человека в кожаном плаще. Тот опять шарил рукой под плащом, и Костырев, который знал о том, что у людей случаются боли в сердце, только понаслышке, решил, что дело тут ясное и что дальше тянуть время просто не стоит. Так бывает порой с начинающими водителями: проездив месяц без единой аварии, человек решает, что стал настоящим асом, расслабляется и немедленно разбивается вдребезги, так что потом не поймешь, где машина, а где водитель... Машины у Костырева не было, а если бы и была, он вряд ли усмотрел бы аналогию между собой и забывшим страх божий автолюбителем, так что рука его ни капельки не дрожала, когда он вынул из гнезда микрофон рации и вызвал Шестакова. Говоря, он наблюдал за обоими, и коротко улыбался с сознанием своего морального превосходства, видя, как хищно подобрался этот здоровенный недоумок из Старого Оскола.
Закончив говорить, он вернул микрофон в гнездо и откинулся на спинку кресла в ожидании вестей.
* * *
Майор Постышев не сразу понял, что рябой амбал в сержантских погонах обращается именно к нему. Он давно привык воспринимать всех этих унтеров в мышастой форме как неодушевленные предметы и потому в ответ на требование предъявить документы невольно оглянулся по сторонам, ища того, к кому обращался сержант. Судя по тону последнего, где-то за спиной у майора Постышева прятался находящийся в федеральном розыске уголовник или, как минимум, лицо кавказской национальности с зеленым знаменем ислама в руке: в голосе сержанта сквозила холодная неприязнь пополам с готовностью немедленно перейти к более решительным действиям.
— Ну, чего ты вертишься? — лениво спросил сержант и требовательно протянул к майору Постышеву руку. — Документы, говорю, покажи.
— Это вы мне, сержант? — с недоумением поинтересовался Постышев, поняв наконец, что это он — лицо кавказской национальности. Презрительное удивление, звучавшее в его голосе, далось ему с трудом: сердце майора Постышева почему-то вдруг расшалилось всерьез, боль мешала дышать, а тут еще этот мордоворот в пуговицах ни с того ни с сего решил проявить служебное рвение... Господи, как некстати, подумал майор о своем сердце. О сержанте Шестакове он не думал вообще, тот был ниже уровня майорского восприятия.
— Тебе, кому же еще, — фамильярно заявил сержант, шаря недобрым взглядом по фигуре майора и постепенно сатанея при виде роскошного плаща, идеально отутюженных брюк, сверкающих ботинок и модельной стрижки. Перед ним был не просто москвич, а преуспевающий москвич, плевать хотевший на сержанта Шестакова и даже не слыхавший, наверное, о том, что на свете существует такое место, как Старый Оскол. «Ничего, — решил Шестаков, — скоро услышит.» Он был зол: гражданин братской республики, который уже был у него в руках, а потом вдруг взял и ускользнул между пальцев, ни в какую не шел из головы, застряв там, как заноза. Дежурство подходило к концу, а Шестаков еще не успел никому рассказать про Старый Оскол, и надменная рожа стоявшего перед ним «нового русского» была настоящим даром Божьим: она явно нуждалась в некоторых косметических поправках, вносимых с помощью резиновой дубинки.
— Ты что, дядя, — продолжал сержант, нависая над Постышевым всеми своими ста пятью килограммами, — совсем ужрался? А ну, пройдем-ка!
— Вы в своем уме, сержант? — сухо поинтересовался Постышев, делая над собой усилие, чтобы опять не схватиться за грудь: не хватало еще демонстрировать перед этим ублюдком свою слабость. Коньяк, выпитый для расширения сосудов, совершенно не помог — вероятно, потому, что имел очень отдаленное родство с настоящим коньяком, зато свежий перегар явно не остался незамеченным блюстителем порядка. — Что это вы мне тычете? Я с вами коров не пас, так что извольте взять себя в руки и разговаривать так, как вам предписывают инструкции.
— Охренеть можно, — негромко сказал куда-то в пространство сержант, из последних сил сдерживаясь, чтобы не вмазать этому клоуну по чавке прямо тут, не сходя с места. — Слышь, ты, алколоид, покажи документы, а то я тебе такую инструкцию выдам, что ты потом неделю на задницу не сядешь.
— Как хочешь, сержант, — протягивая Шестакову паспорт, процедил Постышев. — Только не пришлось бы пожалеть.
— Угроза при исполнении, — живо констатировал Шестаков и не глядя сунул паспорт в карман. — Пройдемте, гражданин. Я вынужден задержать вас для выяснения личности.
Постышев украдкой огляделся. На них, естественно, уже глазели, и демонстрировать свое удостоверение здесь явно не стоило. Кроме того, Постышев испытывал сильное желание встретиться с начальником этого придурка, чтобы не проводить одну и ту же воспитательную беседу дважды. Бросив быстрый взгляд на часы, он понял, что времени у него достаточно, по крайней мере, на то, чтобы привести в чувство пару-тройку оборзевших ментов.
— Ну-ну, — с кривой улыбкой сказал он, — пройдемте.
Сержант немедленно вцепился в его левую руку чуть пониже плеча и повел перед собой, немилосердно толкая и рывками придавая майору нужное направление.
— Да уймись ты, дурак, — сквозь зубы сказал ему Постышев, — стыда ведь не оберешься, на коленях ползать будешь...
— Ну да? — весело изумился сержант, распахивая дверь дежурки. — В сам деле на коленях? Охренеть можно!
Он прикрыл за собой дверь и расчетливо толкнул задержанного так, что тот со всего маху налетел на стул и вместе с ним опрокинулся на пол. Черный пластиковый кейс отлетел в угол.
— Ну, что такое?! — проныл со своего места сопляк в лейтенантских погонах. — Опять ты за свое?
— Да ты посмотри на него! — почти весело воскликнул Шестаков, извлекая из петли на поясе дубинку. — На ногах не стоит, сволочь! Обещал, что я перед ним на коленях ползать буду.
— Серьезно? — вяло заинтересовался лейтенант Углов и окинул задержанного безразличным взглядом.
Ему все это до смерти надоело, он хотел спать. — Так что, будем оформлять?
— Успеем оформить, — сказал Шестаков, прикуривая сигарету и не сводя глаз с задержанного, который уже стоял на коленях и пытался выпрямиться. Дело у него не шло, потому что он ухитрился наступить на полу своего плаща и теперь бестолково дергался, явно не в силах сообразить, что ему мешает. — Так, говоришь, на коленях? — повторил он, легко, словно вовсе ничего не весил, приближаясь к майору Постышеву. — Ну-ну, покажи мне, как на коленях стоять надо. Я из Старого Оскола, я этих ваших московских штучек не знаю...
Майор Постышев разобрался наконец со своим плащом и тяжело выпрямился. Лицо его посерело, он хватал воздух широко открытым ртом, с растущим испугом прислушиваясь к тому, как неровно, с перебоями и паузами, бьется сердце. Он боялся только одного: что потеряет сознание и опоздает на самолет. На тот самый самолет, который должен был отнести его к его деньгам, к его новой жизни... Это была какая-то нелепость: путь ко всему этому преградил невесть откуда взявшийся недоумок в сержантских погонах, возомнивший себя вершителем человеческих судеб. "Черт возьми, — подумал Постышев, — а ведь не будь при мне удостоверения, эта горилла могла бы сделать со мной что угодно... то есть буквально все, и ничего бы ему за это не было.