Я обращался ней на «ты», слишком красивая стерва, надо ей показать, кто здесь хозяин, она ко мне на «вы», все правильно, так и должно, только какой-то осадочек остается.
Она быстро и умело раскладывала бумаги, на любой вопрос отвечала внятно, не пряча незнание за грудой туманных слов, нет этого незнания, знающая стерва, я попробовал порыться в памяти, вспомнил, как шарил по Интернету в поисках особо мощных добавок, гейнеров, аминокислот, начал ловить на мелочах, но и там, к моему удивлению, она знает все или почти все, а чего не знает, то я и сам признаю, того не стоит, чтобы запоминали.
– Хорошо, – сказал я наконец и посмотрел на нее бараньим взглядом хозяина стада. – Работу вы в какой-то мере знаете. Думаю, Вован вообще все на вас переложил, да?
Она позволила себе слегка усмехнуться одними уголками губ.
– Он делал свою работу, я – свою.
– Ага, – сказал я, – храните лояльность прежнему директору, значит.
– Я делала свою работу, – повторила она нейтральным голосом. – Каждый может оценивать ее по-своему.
Я сделал паузу для важности, бросил многозначительный взгляд на большие часы над дверью.
– Ладно, идите. До конца рабочего дня еще три часа.
Когда за нею закрылась дверь, я тупо поразмышлял, поняла ли мой намек, я не из тех, кто отступается от своих требований, но, думаю, поняла. На такой работе нужно уметь правильно истолковывать намеки, интонации, взгляды, жесты.
Сотрудники, тихие и молчаливые, как мыши, дождались, когда маленькая стрелка ушла вниз, а верхняя в самый верх, собрали сумки и так же тихо на цыпочках разошлись. Слух о страшном директоре, даже появившемся хозяине, уже распространился по фирме и по соседним офисам, что занимают комнаты дальше по коридору и на других этажах.
Я сидел за компьютером, когда дверь открылась, вошла Екатерина.
– Простите, шеф, – произнесла она без выражения, – я без приглашения. Я могу получить расчет и зарплату за те дни, что я проработала в этом месяце?
– Конечно, – воскликнул я. – Никаких проблем! Жаль, что ушла бухгалтерша… да и кассирша, но это без проблем. Или я это говорил? Скажите, сколько нужно, я выплачу сам. Сейф вот, ключи у меня. А бухгалтеру я все объясню.
– Хорошо, – сказала она с облегчением. – Тогда все в порядке.
Я вытащил из стола ключи, начал перебирать в поисках сейфового. Екатерина терпеливо ждала, я сказал сожалеюще:
– А жаль, что уходите… Специалист из вас классный.
Она пожала плечами.
– Это ваше желание, чтобы я ушла.
Я воскликнул:
– Мое? Я всего лишь хотел установить подобающие отношения между директором и подчиненными.
Она поморщилась.
– Вы это так называете?
– Да, – ответил я, – как иначе?
– И что, – спросила она с брезгливым интересом, – в вашем мире иначе нельзя? Другие знаки подчинения не воспринимаются?
– Да другие знаки какие-то, – ответил я и покрутил в воздухе пальцами, – невнятные… не такие понятные! А я люблю ясность. Прозрачность, как говорят в правительстве.
Ключ наконец отыскался, я вставил в скважину, повернул несколько раз, в толстой дверце щелкнуло. Как и ожидалось, в сейфе пусто, я отстранился, чтобы она увидела пустоту, затем вытащил из кармана две пачки долларов в банковской упаковке, одну небрежно швырнул в сейф, а со второй сорвал упаковку и взглянул на Екатерину с вопросом в глазах.
– Скажите, сколько…
– Двести семьдесят долларов, – сказала она.
– Всего-то, – ответил я с пренебрежением. – То-то Вован держал вас всех в черном теле. Я бы всем повысил зарплату! Это окупается.
Я бросил деньги на стол, она взяла и, не пересчитывая, у благородных это не принято, положила в сумочку.
– Счастливых реформ, – сказала она.
– Прощайте, – ответил я, и сам ощутил, что в моем голосе прозвучало неподдельное сожаление. – Вы очень хорошо разбираетесь в делах фирмы. Я все-таки подозреваю, что это вы тащили на своих плечах основную нагрузку. А Вован… он слишком любил пустить пыль в глаза.
Она пожала плечами:
– Что делать, раз уж так получилось… А что, для вас в самом деле так уж важен этот ритуальный жест подчинения?
Я в удивлении развел руками.
– А как же? На этом мир держится. Иерархия, что в стаде бабуинов, что в Государственной думе – везде очередь в подходе к кормушке…
В ее глазах я не мог прочесть ничего, как и на лице, когда она поинтересовалась:
– И если я соглашусь на этот ритуальный жест…
– Вы остаетесь на своем месте, – быстро закончил я. – И полномочия ваши урезаны не будут. Скорее напротив, напротив. Дела фирмы вы знаете, это я уже понял.
– Хорошо, – ответила она просто.
Я не успел моргнуть, как она опустилась на колени, без торопливости расстегнула «молнию» на моих брюках. Я невольно задержал дыхание, ее прохладные пальцы отыскали мои гениталии, от неожиданности кровь не сразу ринулась в причинное место, но инстинкт хоть и с натугой, но все-таки затоптал совесть, я смотрел сверху на ее склоненную голову, потянулся к ней и… отдернул руку.
Почему-то считается, что в таких случаях полагается гладить женщину по волосам, своеобразное правило хорошего тона, но что-то не позволило коснуться мне ее головы, ее волос. Мои пальцы повисли в воздухе, наконец я опустил ладони на свои же бедра. Все в молчании: у нее занят рот, а мне сказать просто нечего.
Когда все кончилось, она сглотнула, я чересчур торопливо начал прятать свое хозяйство. Она поднялась, лицо ничего не выражает, в глазах такое же непроницаемое выражение.
Спокойно произнесла:
– Все так?
– Да, – ответил я несколько суетливо. – Да-да!.. Все ритуалы… ну да, в порядке. Завтра с утра подготовьте предложения, что нужно для реорганизации… если она нужна. Наверное, все-таки нужна. Вован наверняка дела подзапустил… Ну, это я уже вроде бы говорил…
– Хорошо, – ответила она. – Подготовлю.
– Сколько дней вам на это понадобится?
– До обеда, – ответила она.
– Ого, – вырвалось у меня. – Не слишком ли…
– Я уже предлагала Владимиру Васильевичу кое-что изменить, – объяснила она, – просто он не счел мои предложения своевременными…
– Как дипломатично, – съязвил я. – Хорошо, до завтра!
Она ушла, а я остался, чувствуя себя очень даже не в своей тарелке. По всем правилам, я ее наклонил. Наклонил грубо, жестко. Сразу дал понять, кто здесь хозяин, подчинил своей воле. И непонятно, почему вместо торжества какое-то гаденькое чувство поражения.