– А, блинн, – ругнулся я и принялся снижать скорость.
Лара все поняла и не стала ничего спрашивать. Что тут спрашивать, и так все понятно.
Мамайкина же и Лазерова изобразили, будто нас не видят. Пока не видят, увидят, лишь когда мы подъедем ближе. Линия поведения была для меня вполне прозрачна – надо вести себя спокойно и естественно, как ни в чем не бывало.
Поэтому я тормознулся, швартанулся, улыбнулся.
– Привет, девчонки! – бодро сказал я. – Гуляете?
– Мы-то гуляем, – ехидно улыбнулась Лазерова, – а вы куда? За ежевикой?
Мамайкина равнодушно смотрела в сторону, будто меня не было.
– К Гобзикову едем, – небрежно бросил я.
– К Гобзикову? – удивилась Лазерова. – Зачем это?
– Как интересно, – лисьим голосом пропела Мамайкина. – А раньше вы с этим Гобзиковым вроде бы подрались. Ты, кажется, его одежду выкинул?
– Ну подрались, – сказал я. – И что? Мало ли кто с кем дрался? Братья Райт все время дрались, а ничего, самолет изобрели.
– Вы что, братья? – осведомилась Мамайкина с презреньем. – Да... Родственнички у тебя...
– Правильно говорят, от ненависти до любви один шаг. – Лазерова дернула пекинеса, пекинес жалобно тявкнул. – Вы что, тоже самолет изобретаете?
– Говнолет, – не удержался я.
– Я же говорю, от ненависти до любви – один шаг, – повторила Лазерова.
– Обратно тоже, – заметила Мамайкина. – Лара, а ты у нас в драмкружке не хочешь поучаствовать?
– Хочу, – ответила Лара.
– Вот и отлично. Приходи завтра в два в актовый зал...
– А я? – спросил я. – Ты же говорила, что я тоже могу...
Мамайкина пожала плечами.
– Я тоже приду, – сказал я. – Обязательно приду.
– Приходи, – улыбнулась Мамаиха. – У нас нет никого на роль Сопливого Тишки...
Лазерова и Мамайкина дружно заржали, ха-ха-ха, ха-ха-ха.
– Слушай, Мамайкина... – начал было я.
– Нам пора. – Мамайкина взяла Лазерову под локоть. – Правда, Лена?
– Правда и истина, – подтвердила Лазерова.
Они уже хихикнули и направились дальше по улице.
– Метелки... Сопливый Тишка. А кто такой Тишка вообще?
– Собака, наверное, – ответила Лара. – Пес.
– Пес, значит...
Я сплюнул через зуб, пнул кикстартер. Несколько сильней, чем нужно, пнул, стартер ответил мощной отдачей, рычаг ударил мне по голени. Я рыкнул и вывернул ручку газа. Мопед плюнул из глушака огненной струей и дернул вперед.
Мы провизжали по городу, распугивая весенних ворон, провизжали по Берлину, остановились возле дома по улице Прасных Картизан.
Дом 8а претерпел изменения. Дверь покрасили в синий цвет, а с торца поставили самодельные железные качели. Быстро. Качели не пустовали, на них с упорными лицами раскачивалась уже знакомая мне шпана в количестве двух штук. Хорошо раскачивалась, с явным намерением свернуть шею.
Завидев меня, Лару и мопед, шпана свалилась с качелей, подбежала поближе и предложила услуги по охране техники от вражеских посягательств. Потребовала двадцатку. Я выдал мелким вымогателям по червонцу на леденцы, и шпана великодушно сообщила, что Егор сейчас в сарае, прямо и направо.
– Он там все время торчит, – сообщила шпана.
Я и Лара пошли прямо и направо, впрочем, я знал, куда идти.
Сарай тоже немного изменился. Правый угол был выкрашен той же синей дверной краской, на остальной сарай то ли краски не хватило, то ли усердия.
– Синий угол... – пробормотала Лара.
– Ну да, синий. И что?
– На четыре ветра, в полтора километра, мертвою водой, проросла лебедой, на синий угол, глазами от пугал...
Лара шептала. Какую-то бессмыслицу шептала, какую-то ерунду, бред, набор плохо срифмованных слов...
Но я почувствовал, как закружилась у меня лебеда, то есть голова. Мгновенно закружилась, до тошноты.
Я посмотрел на Лару с некоторым испугом. То, что она сказала, уж очень было похоже на заклинание.
– Это стихи, – пояснила Лара. – Один паренек написал. Странный такой был... Может, войдем?
Я пнул дверь, и мы вошли.
Гобзиков вскочил из-за стола. Он не ожидал. Нет, может, меня он и думал встретить, но Лару не ждал точно. Он как-то засуетился и даже принялся причесываться.
– Здравствуй, Егор. – Лара сразу подошла к нему, пожала руку.
– Здравствуй... – Гобзиков был растерян. – А я тут паяю...
Гобзиков указал на стол. Гнал он, гнал, нагло обманывал. Ничего он не паял. Холодным паяльником нельзя паять. Я вгляделся в обстановку внимательнее и обнаружил торчащий из-под сгоревшего тогда агрегата краешек бумаги. Гобзиков работал с бумагами. Что-то там изучал.
– Привет, – поздоровался и я. – Привет, Егор. Тут такая лопата...
– Привет. – Гобзиков махнул рукой. – Слушай, ты камеру не прихватил? У меня как раз тут один опыт намечается, рассчитываю кое-что...
А смотрел он при этом на Лару. Только на нее.
– Не прихватил, – ответил я. – Мы вообще-то по делу...
– Ну да, – Гобзиков вытер лицо подолом рубашки, – конечно, по делу. Садитесь, пожалуйста...
Он скинул со стульев на пол какую-то электронную лабуду, подул на сиденья, стряхнул пыль.
– Я тут паяю, – принялся рассказывать Гобзиков. – И старые бумаги изучаю, записи, много чего интересного можно найти. Вообще... А вы по какому делу?
– Видишь ли... – начал я. – Мы по очень серьезному делу...
Потом мы вместе посмотрели на Лару.
Лара нас не замечала, разглядывала карту. Ту самую, которая висела на стене. С ее лицом что-то происходило. Нос у Лары как-то морщился, Лара даже потерла его ладонью. Потом поправила очки. Вернулась в реальность. Но на карту смотреть не перестала.
– Садитесь все-таки, – предложил Гобзиков.
Мы уселись на холодные железные стулья.
– А вообще, Егор, ты тут чем занимаешься? – спросила Лара.
– Да? – присоединился я. – Чем занимаешься?
– А, – махнул рукой Гобзиков, – проверяю кое-что... Опыты разные...
– Философский кирпидон ищешь? – Я тоже стал глядеть на карту.
– Чего? А, нет, философский камень я не ищу...
– Почему? – Это уже Лара спросила.
– Как почему? – удивился Гобзиков. – А зачем он нужен? Зачем железо превращать в золото? Золото тогда сразу же обесценится...