Тоска была права. С грушей мы чего-то и в самом деле завозились. Но такое случается, такое в природе человека, это знают даже дети. Мир готов рухнуть, а чуваки во дворе никак не могут закончить партию в домино.
— Сейчас хлопну ее томагавком — и пойдем дальше! — сказал я.
И как следует размахнулся своим холодным индейским оружием.
Груша дрыгнулась.
Мы с Тоской переглягнулись. Груша дрыгнулась еще раз.
— Полтергейст? — предположила Тоска.
Груша забилась и замычала.
— Мне кажется… — Я приложил ухо к груше. — Мне кажется, там кто-то есть…
— Призрак?!
— Вряд ли… Мне кажется, там этот твой дурацкий Паша.
Для подтверждения своих слов я пнул грушу посильнее, и груша замычала с болью и радостью одновременно.
— Точно! — сказала Тоска. — Он там…
Я приставил лезвие томагавка к коже, надавил, потянул вниз. Кожа разошлась. Я быстро вспорол грушу — и из нее вывалился перемотанный скотчем Паша. Перемотан он был хорошо, с ног до головы, как настоящая мумия.
— Нашли, — сказала Тоска. — Мы его нашли! А это что?
Тоска указала пальцем. На уровне груди под скотчем выделялся большой выпуклый бугор.
— Я думаю, что это дух, — сказал я.
— Как дух?
— Знаешь, у индейцев, когда в человека вселялся дух, то он помещался в такой гигантской бородавке. И эта бородавка все росла и росла, пока не поглощала человека целиком. Тогда из нее выходил дух и начинал мочить всех направо-налево.
— У Паши теперь такая бородавка? — ужаснулась Тоска.
— Тоска, Тоска, — улыбнулся я. — Ты легковерная особа. Все всегда гораздо проще, чем ты думаешь. Это не бородавка, это хуже. Это фотоаппарат!
— Дурак! — Тоска попыталась треснуть меня по голове, но я ловко уклонился.
В противоположном углу зала подпрыгнул мольберт.
— Что это? — спросила Тоска.
— Потом. — Я отклеил скотч с того места, где, по моим расчетам, находился Пашин рот.
— Это он! — заорал Паша. — Он идет сюда! Он убьет нас!
— На некоторых загородные прогулки влияют просто отвратно, — сказал я.
— Он нас убьет!!!
Я размахнулся и влепил Паше пощечину. Даже, скорее, затрещину. И, наверное, перестарался: левый глаз Паши начал стремительно закрываться. И Паша замолчал.
— Рассказывай быстро, но четко, — приказал я. — Времени нет совсем.
— Я провалился, — заговорил Паша. — Он меня оторвал с веревки и потащил! И потащил. Я не помню, он схватил меня…
— Кто он?
— Он! — завопил Паша. — Он! Он! Он! Он хотел замуровать меня в стену, но потом передумал и зашил в грушу! Это еще хуже, быть зашитым в грушу…
Я заклеил Пашину квакалку обратно.
Подпрыгнул еще один мольберт. Глаза у Паши вылезли из орбит, скосились к переносице, и он потерял сознание.
— Какой чувствительный. — Я уронил мумию на пол.
— Тут что-то не в порядке… — Тоска подергала меня за рукав. — Ты не слышишь, как кто-то шевелится?
— Не слышу. Далеко?
— В противоположном углу.
— Не в противоположном углу, а сколько метров?
— Метров тридцать.
— Нормально.
Я схватил Пашу за ноги и потащил к выходу из зала. Тоска взялась было помогать, но я ее оттолкнул.
— Пока не надо. Я сам. Смотри по сторонам.
Тащить Пашу по полу было нелегко — скотч, которым он был обмотан, нагрелся и расплавился, и мумия Паши приставала к полу. Чтобы его сдвинуть, приходилось напрягаться.
В глубине зала подпрыгнул еще один мольберт.
— Около двадцати, — сказала Тоска. — Гораздо ближе…
Паша прилип. Я рванул мумию Паши изо всех сил.
Мольберт свалился возле окна. Потом еще один. Будто кто-то толкал их. Я схватил Пашу за ноги и перевалил на бок. Тащить его было тяжело, катить гораздо проще — сопротивление меньше. И я Пашу покатил. Это было хоть легче, но медленней.
— Пятнадцать метров, — сказала Тоска.
На этот раз мольберт подпрыгнул гораздо ближе, я даже почувствовал, как пошла от него воздушная волна. Это движение воздуха меня подбодрило, и я смог несколько увеличить скорость перекатывания Паши.
— Может, разрежем? — спросила Тоска. — Давай, ты же умеешь томагавком работать!
— Времени нет, надо катить.
И я катил. Но до выхода докатить у меня так и не получилось, мольберты стали подпрыгивать по всему залу. И это подпрыгивание постепенно приближалось к нам.
Времени совсем не осталось. Я, оторвал скотч от пола, пнул Пашу и крикнул:
— Отталкивайся ногами, придурок! Или нам всем хана!
Паша принялся отталкиваться. Я перехватил томагавк и крикнул уже Тоске:
— Все! Уходите! Тащи его к мотоциклу! Ждите меня там!
— Но…
— Тащи!
Повторять Тоске было не надо, она схватила Пашку за шиворот и с трудом поволокла его к выходу из спортзала. Паша, впрочем, тоже старался.
Мольберты падали в разные стороны, разваливались, рассыпались, будто их крушила здоровенная злобная рука.
Тоска и Паша скрылись за дверью, я крепче сжал томагавк и шагнул навстречу разлетавшимся мольбертам. Потом что-то схватило меня, сжало, привалило к стене и поволокло вверх.
— И как ты догадался? — спросила Тоска.
— Просто. По этим глазам под потолком. Я подумал, что если это на самом деле дух, ну, в смысле если дух нарисовал эти глаза, то он не стал бы пририсовывать пошляцкую кровавую слезу. Кровавая слеза все портит. А нарисовано на самом деле здорово. Настоящим художником нарисовано, я это сразу почувствовал. А как лестница из оркестровой ямы пропала, так я еще больше подозревать стал, что дело тут совсем в не духе. Не в призраке. Ну, а потом ты сама все видела.
Тоска кивнула.
— Видела, — сказала она. — Почему все так тупо получилось? Почему все неправда?
— Потому что девяносто процентов историй про привидений — сказки. Еще пять процентов — подставы всякие…
— Как это?
— Ну, когда чувак покупает замок где-нибудь в Англии, протягивает в стенах трубы, по трубам пускает киношный туман, а туристам рассказывает, что это привидения. Как наш Паровозов. Ты бы видела его костюм — дрожь по телу. Так что вот, подруга, такие дела. А оставшиеся пять процентов — это реальные случаи. Иногда смешные, типа полтергейста, иногда страшные. Но это все редко…