Тем не менее кухня мне понравилась. В ней было тепло и солнечно, а из-за того, что одна стена была стеклянной, казалось, будто мы сидим в саду. Как на пикнике. Увидев, что стол накрыт на двоих, я подождал, пока мне скажут, куда сесть. Тарелки были большие, черные и блестящие, приборы сияли в лучах солнца, а от двух хрустальных стаканов по стеклянной поверхности стола разбегалась радуга. В центре стояла миска с салатом и стеклянный кувшин с водой, вода, как я заметил, была со льдом и лимоном. Под каждым предметом черные мраморные подставки. Глядя, как все сверкает, я испугался при мысли, что испачкаю салфетку.
Ножки стула Элизабет скрипнули — она села. Положила на колени салфетку. Я заметил, что она переоделась в спортивный костюм шоколадного цвета, гармонировавший с ее волосами и выгодно оттенявший кожу. Стул Люка тоже скрипнул, когда он сел. Элизабет взяла большие вилку и ложку и стала накладывать листья салата с маленькими помидорами себе на тарелку. Люк выжидательно смотрел на нее. У него на тарелке лежал кусок пиццы с сыром. Без оливок. Я засунул руки глубоко в карманы и нервно переминался с ноги на ногу.
— Что-то не так, Люк? — спросила Элизабет, поливая салат соусом.
— А где сядет Айвен?
Элизабет замерла, плотно закрутила крышку на банке с соусом и поставила ее на середину стола.
— Ну же, Люк, не валяй дурака, — сказала она весело, не глядя на него. Я знал, что она просто боится поднять глаза.
— Я не валяю дурака. — Люк нахмурился. — Ты же сказала, что Айвен может остаться на обед.
— Да, но где Айвен? — Она старалась сохранить в голосе мягкость, посыпая салат тертым сыром. Я понимал, что она не хочет доводить дело до ссоры. Иначе она бы сразу положила этому конец, и не было бы больше никаких разговоров о воображаемых друзьях.
— Он стоит прямо рядом с тобой.
Элизабет со звоном опустила нож и вилку на стол, и Люк вздрогнул. Она открыла рот, чтобы отчитать его, но ей помешал звонок в дверь. Как только она вышла, Люк встал со стула и достал из кухонного шкафа тарелку. Большую черную тарелку, такую же, как две другие. Он положил на нее кусок пиццы, достал вилку, нож и салфетку и поставил все это на третью черную подставку рядом с собой.
— Вот твое место, Айвен, — радостно сказал он и откусил от своего куска пиццы. Расплавленный сыр повис у него на подбородке, как желтая нитка.
Честно говоря, если бы не мой урчащий от голода живот, я бы не сел за стол. Я знал, что Элизабет рассердится, но ведь если я очень быстро проглочу еду, пока она не вернулась на кухню, то она и не узнает.
— Хочешь еще оливок? — спросил Люк, вытирая рукавом с лица томатный соус.
Я засмеялся и кивнул. У меня потекли слюнки. Элизабет вбежала на кухню как раз в тот момент, когда Люк тянулся к полке.
— Что ты делаешь? — спросила она, ища что-то в ящике.
— Достаю Айвену оливки, — объяснил Люк. — Он любит пиццу с оливками, помнишь?
Она посмотрела на кухонный стол, увидела, что он накрыт на троих, и устало потерла глаза:
— Послушай, Люк, тебе не кажется, что это перевод еды — класть оливки на пиццу? Ты их не любишь, так что потом мне просто придется их выбросить.
— Нет, это не перевод еды, потому что Айвен их съест, правда, Айвен?
— Конечно съем, — сказал я, облизывая губы и потирая ноющий живот.
— Ну и?.. — Элизабет вопросительно подняла бровь. — Что он сказал?
Люк нахмурился:
— То есть ты его еще и не слышишь? — Он посмотрел на меня и покрутил пальцем у виска, показывая, что его тетушка сошла с ума. — Он сказал, что, разумеется, съест оливки.
— Как это мило с его стороны, — пробормотала Элизабет, продолжая рыться в ящике. — Но ты уж убедись, чтобы все было съедено до конца, потому что, если что-то останется, это будет последний раз, когда Айвен с нами обедает.
— Не волнуйтесь, Элизабет, я мигом все проглочу, — сказал я ей, набрасываясь на пиццу. Не мог же я допустить, чтобы меня никогда больше не приглашали сюда на обед. У нее были грустные глаза, грустные карие глаза, и я верил, что сделаю ее счастливее, если съем все до крошки. Так что я ел быстро. — Спасибо, Колм, — устало сказала Элизабет, забирая у полицейского ключи от машины. Она медленно обошла ее, внимательно осматривая краску.
— Все в полном порядке, — ответил Колм, наблюдая за ней.
— Во всяком случае, с машиной. — Она попыталась пошутить и похлопала по капоту. Ей было неловко. Как минимум раз в неделю в ее семье происходило что-то, требовавшее вмешательства полиции, и хотя в этих ситуациях они всегда вели себя исключительно профессионально и вежливо, она не могла совладать с острым чувством стыда. В их присутствии она еще больше старалась выглядеть «нормально», показать, что это не ее вина и что не у всей семьи крыша не на месте. Бумажной салфеткой она стерла с капота грязные брызги.
Колм грустно улыбнулся ей:
— Элизабет, на Сиршу завели дело. Элизабет резко вскинула голову, готовясь противостоять неприятностям.
— Колм! — Она была шокирована. — Но почему?
Раньше такого никогда не случалось. Сирша всегда отделывалась предупреждением, после чего ее отвозили туда, где она на тот момент жила. Элизабет понимала, что это не по правилам, но в таком маленьком городке, где все друг друга знают, нужно было просто построже следить за Сиршей и останавливать ее, пока она не сделала какую-нибудь глупость. Однако за последнее время Сиршу предупреждали уже слишком много раз.
Колм вертел в руках темно-синюю кепку:
— Элизабет, она сидела за рулем пьяная, в украденной машине, а у нее даже прав нет.
Услышав это, Элизабет задрожала всем телом. Сирша сама была в опасности и представляла опасность для других. Почему она продолжает защищать сестру? Когда наконец признает, что они правы и сестра никогда не станет ангелом, как хочется верить ей, Элизабет?
— Но машина не была украдена, — запинаясь, произнесла она. — Я ей сказала, что она мо….
— Не надо, Элизабет. — Голос Колма был тверд.
Чтобы остановиться, ей пришлось прикрыть рот рукой. Она сделала глубокий вдох и постаралась взять себя в руки.
— Ее будут судить? — прошептала она.
Колм смотрел в землю, шевеля ногой камешек:
— Да. Она могла не только разбиться, но и стать причиной гибели других людей.
Элизабет с трудом перевела дыхание и кивнула.
— Еще один шанс, Колм, — сказала она, чувствуя, как теряет последние остатки гордости. — Дайте ей еще один шанс… пожалуйста. — Последнее слово далось ей с трудом. Она почти умоляла. А ведь Элизабет никогда не просила никого о помощи. — Я буду за ней приглядывать. Обещаю, что ни на минуту не спущу с нее глаз. Она исправится, обязательно. Ей просто нужно время, чтобы во всем разобраться. — Элизабет чувствовала, как дрожит ее голос. Ноги подкашивались.