— Господи, милый мой… — прошептала Дуся и крикнула назад, в приоткрывшуюся дверь: — Костик, да отстаньте от меня! Вы уже переходите всякие границы…
— Дуся, я бы хотел поговорить с тобой, но не сейчас, — сказал Андрей, стараясь выглядеть спокойным.
— Я знаю: что-то случилось, у тебя все на лице написано… Опять тебе в голову пришла какая-нибудь ужасная, глупая мысль… Помнишь, как в тот раз? Только, милый мой, ты опять ошибся. — Она прижала спиной распахивающуюся дверь и произнесла негромко, твердо, точно клятву: — Я люблю тебя. Только тебя.
«Жалеет! — с отчаянием подумал Андрей. — Ясно же, как божий день, — не любит, а жалеет».
— Поговорим завтра… — скомканно бросил он.
На следующий день они встретились в кондитерской, что на Рождественском бульваре. Заказали по чашке горячего шоколада и сели в углу, где было меньше народа. Дуся выглядела измученной и невыспавшейся — наверняка всю ночь думала о нем, об Андрее. Вокруг ее чудесных глаз лежали легкие тени, но это не портило ее. Ее вообще ничего не могло испортить!
— Терпеть не могу май… — вздохнула она. — В мае как будто все маются… Да что случилось? Не молчи!
— Ничего не случилось, — сказал Андрей, а сам все смотрел и смотрел на ее прекрасное лицо и не мог насмотреться…
— Нет, ты скажи! — настаивала Дуся. — Я тебя сто лет знаю, по лицу могу читать…
— Ладно, я скажу. Я все равно должен это сказать. Дуся… мы должны расстаться. Мы должны разорвать нашу помолвку…
— Вот тебе раз! — ахнула она и чуть не уронила чашку с недопитым шоколадом. — Ты это серьезно?
— Более чем. Я сейчас объясню все тебе…
— Ты полюбил другую? — замогильным голосом спросила Дуся. Андрей не мог не улыбнуться — она иногда переигрывала. — Что ты молчишь? Танька, да? Ну конечно, это Танька!
Он покачал головой.
— Не она… — прошептала Дуся и рукой провела по его липу. — Зачем же ты меня обманываешь — нету тебя никого. Ты меня любишь…
— Нет у меня никого, — подтвердил он. — Дело в другом — я тебя недостоин. «В одну телегу впрячь не можно…»
Дуся не поняла.
— Ты отказываешься от меня? — с обидой произнесла она. — Вот так, просто?
— Не так и не просто. В конце концов, должен же я когда-нибудь поумнеть… Дуся, ты достойна большего!
— Ты меня замучил… — надув губы, сказала она капризно. — Чем ты вечно недоволен?
— Вот именно — я тебя мучаю. Что я такое? Я никто. Я точно про себя знаю: я родился только для того, чтобы любить тебя. А ты могла бы быть подругой героя, великого путешественника, первооткрывателя, талантливого политика… Да что я говорю. Ты сама по себе личность и будешь не хуже этой Сары Вернар или как там ее…
Глаза у Душ заблестели от нахлынувших слез.
«Надо проявить твердость, — мелькнуло в голове у Андрея. — Если я сейчас заберу свои слова обратно, все пойдет по-старому… Но рано или поздно опять настанет день, когда мы будем говорить об этом! Лучше сейчас!»
— Словом, мы должны отказаться от своих обещаний. Будем как брат и сестра, будем друзьями, отбросим безумные надежды на совместное будущее…
— Ты ведь любишь меня? — шепотом спросила Дуся.
— Люблю. И именно поэтому… Дуся, ты же приносишь себя в жертву! В жертву мне.
— А что в том плохого? — вдруг нахмурилась она.
— Я не могу быть счастлив, если ты несчастлива рядом со мной. А ты не можешь быть со мной счастлива, потому что отношения, построенные на одной жалости…
Он говорил долго и бессвязно. Дуся отвечала ему — тоже бессвязно и многословно. В конце концов, они запутались в словах и обещаниях и замолчали.
— Андрюша, ты же умрешь без меня? — скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла после долгой паузы Дуся.
— Умру.
— Вот! А я умру, если ты умрешь без меня…
Андрей вдруг засмеялся. И засмеялась Дуся…
— Ладно, мы умрем вместе! — басом торжественно произнесла она, и эта фраза прозвучала примирением.
На лето они опять были вынуждены разлучиться и встретились только в октябре. Андрей по-прежнему писал ей письма. Все на той же непозволительно дорогой, роскошной бумаге красного цвета выводил слова любви и страсти.
— Вы у нас самый почетный покупатель, — уважительно говорил ему приказчик из магазина канцелярских принадлежностей. — Хозяин велел вам скидку сделать — пять процентов-с…
— Это меня не спасет! — мрачно пошутил Андрей. — Даже если половину скостите…
Дуся относилась к нему трепетно, словно к больному, боясь обидеть случайным словом. Андрей сказал Дусе, чтобы она не так пеклась о нем («что я, инвалид, что ли?»), но это произвело обратный эффект.
Со всеми прочими она вела себя ровно и спокойно, была весела и охотно смеялась, но стоило ей увидеть Андрея, как выражение лица у нее становилось тревожным и озабоченным. Совсем не этого ему хотелось, и про себя он теперь точно знал, что Дусе счастья не составит.
Легче всего ей было с Карасевым. Он, старинный друг семьи, изображал из себя кого-то вроде доброго дядюшки, и постепенно их отношения с Дусей все больше принимали шутливо-доверителъный оттенок. Она даже начинала улыбаться заранее шаловливой улыбкой, стоило ей издалека заметить Ивана Самсоновича.
— Он такой душка, — однажды удивленно призналась она Андрею. — Странно только, что другие этого не замечают… Давеча опять предложил рисовать меня.
— А ты?
— А ты? — переадресовала вопрос Дуся. — Ты не будешь опять ревновать?
— Не буду, — сказал он, старательно скрывая ревность и отчаяние и улыбаясь холодной, мертвой улыбкой, думая про себя: «Мы притворяемся. Мы оба притворяемся друг перед другом!» — Если тебе надобно заручиться моим согласием — так вот, изволь.
— Фу, что за официоз… — тут же надулась она. — Ты как будто назло… А я, между! прочим, еще ничего не обещала Карасеву. Он в каком-то новом образе меня видит, правда, я не поняла, в каком… Я, может, сама еще не захочу.
Она уже играла небольшие роли в театре, и у нее были поклонники. В ней странным образом сочетались жертвенность и любовь к жизни, и двойственность эта начала разрывать ее душу…
Но и эту, новую Дусю, Андрей любил не меньше. Двойственность мешала и ему, в нем спорили разум и чувства. Разум говорил, что Дуся рано или поздно ускользнет от него, утечет сквозь пальцы, как песок, а сердце говорило: надейся, она будет твоей, она обещала…