Однажды они собрались вместе в синематограф.
Андрей не любил синематографа — этот вид искусства казался ему слишком прямолинейным, театральные постановки и то выглядели естественнее. На экране вечно мелькали какие-то мушки, изображение все время дергалось, люди гримасничали и кривлялись… Как такое могло нравиться?
— А мне нравится, — сказала Дуся перед показом. — Я бы, ты знаешь, попробовала сняться. Жутко интересно!
— И выглядела бы как чертик-дергунчик на экране…
Дуся представила себя со стороны и заразительно рассмеялась.
— Нет, все равно интересно. Мне все интересно! Карасев говорит: это большое достоинство, когда не боишься выглядеть смешной…
Картина называлась «Воля отца» — жестокая мелодрама в четырех частях.
— Ну как? — спросил Андрей Дусю, когда в зале зажегся свет. Дуся сидела раскрасневшаяся, взволнованная и кусала губы, чтобы не расплакаться.
— Чудесно, — прошептала она. — Как жаль бедняжку Матильду…
Андрей с трудом сдержал улыбку. Картина не произвела на него особого впечатления, он в темном зале смотрел не на экран, а на Душно лицо — как на нем мелькали отраженные тени, то меняя его до неузнаваемости, то делая еще более близким и родным. Он любил даже ее склонность к мелодраме, к дешевым эффектам синематографа. Он любил ее всегда.
Они вышли из душного зала. Накануне отмечали Покров, но холода еще не наступили — осень была затяжной, теплой, шуршали под ногами листья, и само солнце отражалось от церковных куполов нестерпимым золотым сиянием, в тон времени года.
— Я вот о чем думаю, — вздохнула Дуся. — Все искусство… и театр, и синематограф, и живопись, ну, и все прочее… говорит о любви, о каких-то необыкновенных страстях, которые редко можно встретить в жизни. Кто нынче способен умереть ради любви? Да никто…
— А тебе надобно, чтобы сейчас из окон прыгали люди? — не выдержал и все-таки улыбнулся Андрей. — Как в фильме, да?
— Нет, но…
— Вспомни, на прошлой неделе писали в «Ведомостях», что купец Скобцов бросился в Яузу, когда узнал, что его невеста убежала с другим?
— А что еще писали? Ты же должен помнить: его успели выловить и откачать. И оказалось, что он жутко напился в каком-то трактире и отравился маринованными грибами! Это все не то… Фарс какой-то!
— А швея о которой также недавно писали? Она выпила уксусной кислоты и умерла в страшных мучениях. Тоже от неразделенной любви.
— А, я помню, о каком случае ты говоришь… Но она решила умереть от того, что ждала ребенка, а тот господин, который обещал на ней жениться, сбежал в другой город, попутно прихватив все сбережения своей несчастной невесты… Тоже не то! Грубо, проза жизни, безнадежность, бедность…
— Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду топиться… Тебе непременно чего-нибудь такого надо?
— Ну тебя, ты смеешься, а я вполне серьезно! — сердито сказала Дуся. — Жизнь такая скучная, а хочется чего-нибудь необыкновенного…
— А я? — серьезно спросил Андрей. — Разве я не люблю тебя — до смерти?
— Ты милый, — нежно отозвалась она и потерлась щекой о его плечо. — Я знаю, ты меня очень любишь — совсем как в фильме Анри свою Матильду.
На следующий день выпал снег, мгновенно спрятав под белым покрывалом все то золотое, огненное великолепие, которым сиял город, и даже солнце потускнело, поблекло.
С Дусей определенно что-то происходило: она то плакала, то смеялась, и было видно, что душа ее томится и ждет какого-то чуда. Она была бесконечно нежна с Андреем, но эта нежность пугала его, в ней было чувство вины.
Вины за что?
Как у любого влюбленного, все ощущения Андрея были обострены, и он понимал, откуда исходит угроза, — Карасев. Ну да, тут определенно был замешан Карасев, именно он заставлял Дусю томиться и желать от жизни чего-то особенного, неземного. Карасев умел раскритиковать действительность в пух и прах, язвительно высмеяв мещанские предрассудки этого мира и в то же время указывая на какой-то особый, интересный путь, которым должно идти просвещенным людям.
— Ты говорила, он собирается тебя рисовать? — как-то спросил Андрей Дусю. — Что за портрет он собирается сделать — опять нечто неземное, декадентское?
Дуся неожиданно смутилась.
— Иван Самсонович — хороший художник, — выпалила она. — Вот ты его ругаешь, а он, в сущности, очень одинокий, несчастный человек…
— Любишь же ты всех жалеть, — спокойно произнес Андрей. — Ты только скажи, кого тебе больше жаль — меня или Карасева? Нет, ты не отводи глаза, скажи!
— При чем тут это! О, я понимаю, к чему ты, клонишь… Андрюша, глупый, не ревнуй меня!
Дуся заплакала.
— Что за странное пристрастие к мелодраме? — Он стал вытирать ей слезы, быстро поцеловал. — Я просто спросил, глупенькая, начал ли он тебя рисовать?
— Нет, нет, я отказалась от сеансов!
«Надо поговорить с Карасевым, — вдруг решил Андрей. — Раз Кирилл Романович отказывается замечать, какое влияние Карасев оказывает на Дусю, то с ним поговорю я. Черт возьми, я же тоже несу за нее ответственность…
Он совершенно не представлял, о чат и, самое главное, как он будет говорить со своим недругом. Не получилось бы вроде того, что яйца курицу учат… «О, господин студент, вы взвалили на себя чужие полномочия, о Евдокии Кирилловне есть кому побеспокоиться…» — вот что он может услышать от художника. Или сообщить Карасеву, что они с Дусей помолвлены?
Студия Карасева находилась в районе Триумфальной площади. Андрей отправился туда сутра, когда точно знал, что Дуся на занятиях в своей студии — она сама ему так сказала.
Было начало ноября. На дворе стояла холодная, настоящая зимняя погода, снег укутывал землю.
— Андре, вы куда? — Встретил его по дороге однокурсник Катышев, кутающийся в зябкую суконную шинельку. — В двенадцать Лесницкий будет читать свою знаменитую лекцию о Гомере — пол-Москвы собирается явиться.
— Я немного опоздаю, — сказал Андрей. — Вы вот что, голубчик… Если вас не затруднит, займите мне там где-нибудь место…
Он решительно собирался поговорить с Карасевым, и даже лекция знаменитого профессора Лесницкого, знатока древнегреческой литературы, не могла отвлечь от этого разговора.
В районе Триумфальной он замешкался, ища дом под номером двенадцать, — насколько он помнил из разговоров, именно там находилась студия художника. Наконец нашел — это был старый двухэтажный домишко в одном из закутков.
В маленьком дворике, заваленном снегом, тощий дворник курил цигарку, мечтательно глядя на мутное небо.