Мика бесцеремонно открыл несколько шкафчиков.
– Вот, я нашел, – с удовлетворением произнес он. – Кукурузные хлопья. Теперь их надо залить молоком.
– По-моему, это гадость, – теперь, в свою очередь, честно признался Ганин.
– Да? А я люблю...
Мика вытряхнул хлопья в миску, подтянул к себе пакет с молоком.
Ганин заварил для себя растворимый кофе и уселся напротив.
– Михаил... Мика, – начал Ганин. – Я вот что... Ты в каком классе?
– В четвертом.
Мальчик с аппетитом поглощал отвратительные хлопья. Мальчик вертел головой, разглядывая кухню Ганина – шедевр итальянского производства... Мальчик подливал себе молоко в миску.
И Ганин вдруг почувствовал нечто вроде ужаса.
Этот маленький человек так напоминал его самого, Ганина... Профиль, абрис губ, нахмуренные брови, линия скул – все это Ганин миллион раз видел в зеркале.
И с неотвратимой, пугающей ясностью понял – Катя не солгала.
– Мика, ты знаешь, кто я? – вдруг спросил Ганин.
– Знаю.
Ганин вздрогнул.
– Кто?
– Вы – мой отец, – серьезно произнес Мика.
– Мама тебе сказала?
– Нет, я сам вчера понял. У меня же отчество – Григорьевич.
– Логично... Так ты что же – совсем обо мне ничего не знаешь?
– Ну, ваше имя только. И что вы в Австралии, очень далеко... Вы были там?
– Да, я жил в Австралии какое-то время, – задумчиво кивнул Ганин. – Только недолго.
Они молча сидели друг напротив друга. Мика ел хлопья, а Ганин рассеянно отхлебывал кофе из кружки.
– Дай-ка попробовать...
– Пожалуйста, – Мика великодушно подвинул ему миску. Ганин зачерпнул размякшие в молоке хлопья.
– Гм, действительно не так уж плохо... – заметил он.
– Я ж вам говорил! – сказал Мика.
– Мика, ты вот что... Говори мне «ты». В самом деле – не чужие же мы люди.
* * *
В воздухе носился аромат вербы и ладана. От старух, стоявших рядом, пахло куличом и творогом, от их темных морщинистых рук веяло легким сероводородным душком, какой бывает у вареных яиц...
Баба Лиза усердно крестилась, кланялась, что-то бормотала себе под нос. Катя вдруг догадалась – бабка молится за своего сына Митеньку, то бишь – за Дмитрия Родионовича Быкова, непроходимого дурака и пьяницу. Чтобы было ему счастье и чтобы бог, в милости своей, не позабыл о нем.
Баба Лиза всегда на Пасху ходила в церковь – откуда только силы брались. Сопровождала ее Катя – поскольку ни у Алевтины Викторовны, ни у тети Нины с тетей Дашей не хватало ни здоровья, ни желания стоять рядом с бабой Лизой все время долгой службы.
«Смертию смерть поправ и сущим во гробах живот даровав...» – торжественно-строго выводил священник.
У Кати, не отличавшейся особой религиозностью, мысли были далеко отсюда.
«Ганин по телефону сказал, что они с Микой нашли общий язык, – думала она. – Что бы это значило? Не понимаю, как Ганин вообще хоть с кем-то может найти общий язык! Хотя нет, Рита рядом с ним выглядела вполне счастливой. Рита. Рита Величко. Звезда телеэкрана, модная тележурналистка...»
То, что подруга Ганина является известной личностью, Катя узнала совершенно случайно, пару дней назад включив после полуночи телевизор.
«Она красивая. Очень. Такая яркая внешность... И смуглая. Наверное, каждый день загорает в солярии. Похожа на голливудскую артистку, забыла ее имя. Ту самую, которая играла подружку Джеймса Бонда... Почему я думаю о ней? Как будто я Ганина ревную к этой Рите! На самом деле мне все равно... Я хочу только одного – чтобы с Микой все было в порядке».
Она прислушалась к тому, что пели на хорах, и тоже поспешно перекрестилась, локтем случайно задев одну из соседок. Старушка неодобрительно оглянулась. «Извините...» – едва слышно прошептала Катя, но взгляд той не смягчился. И тут баба Лиза не подвела – нахмурив брови, она кинула на нее искоса гневный взгляд – дескать, попробуй только испортить людям такой день! Старушка, сделав постное лицо, поспешно отвернулась...
Катины мысли потекли совершенно в ином направлении: «Бедная Поля... Какая нелепая смерть! Зачем, за что? Не понимаю. Но я тоже к ее смерти руку приложила. Я виновата. Господи, прости меня! Не наказывай! Не отнимай у меня моего сына...»
Перед Катиными глазами проплыло лицо Алексея. Но на этот раз сердце не отозвалось.
«Я буду хорошей... – горячо, как в детстве, обещала Катя в своей молитве. – Нельзя поддаваться гордости, алчности, похоти, гневу, зависти, лени, унынию... Еще чему? А, чревоугодию... Хотя с чревоугодием у меня все в порядке... – Она сбилась, вспоминая, какие еще есть смертные грехи. – В общем, я постараюсь не делать ничего такого, что причинит другим людям боль. Только, пожалуйста, господи, сделай так, чтобы с моим сыном все было хорошо!»
...На узкой улочке за церковью ярко светило солнце, когда Катя с бабой Лизой наконец вышли из церкви после службы. У бабы Лизы был вид человека, выполнившего чрезвычайно важную миссию.
Оглушительно чирикали воробьи, летая в кустах сирени, на которых уже набухли почки, летела пыль от сухого асфальта... Вся эта картина навевала покой и умиротворение.
– Как хорошо, да? – с улыбкой обратилась Катя к бабе Лизе. – И тепло, почти как летом...
– Нет, ветер еще холодный, – упрямо сказала старуха, поправляя на голове сбившийся платок. – А вот в шестьдесят четвертом, я помню, в середине апреля плюс двадцать пять было...
Поддерживая ее под локоть, Катя вела бабу Лизу домой.
«В самом деле, чего я боюсь? Прошло уже столько времени! Нелли с Германом перестали звонить мне... Наверное, их жажда мести давным-давно перегорела. Пора взять Мику домой», – решила Катя. И эта мысль наполнила ее необыкновенной радостью – она так соскучилась по сыну, так устала бояться...
А на другом конце города, в квартире со спущенными тяжелыми шторами, сидели в полутьме друг против друга Нелли и Герман.
– Неужели ты до сих пор продолжаешь к нему что-то чувствовать? – с отвращением спросил Герман у сестры.
Нелли в кружевном черном платке, который она теперь практически не снимала с головы, пожала плечами. Брат спрашивал ее об Алексее.
– Не знаю... Нет, я его не люблю, если ты об этом, – равнодушно ответила она. – Просто интересно было бы знать, где он сейчас.
– Где-где... У нее, где же еще! – с ненавистью произнес Герман.
После первого апреля Алексей так и не заходил больше домой. Правда, позвонил несколько раз, пытаясь узнать, как дела у Нелли, но, разумеется, она не стала с ним говорить.