Нож опустился снова. На этот раз он попал в цель. Всё кончилось так, как должно было кончиться. Приподнявшись над телом мальчишки, ассасин позволил себе перевести дух — это был первый его вздох с тех пор, как погибли его спутники. Он присел на корточки, разжал пальцы, стискивавшие рукоять ножа, отпустил запястье мальчишки. Склонил голову — традиционный знак уважения к поверженной жертве.
Тут мальчишка поднял руку и выдернул нож, торчавший у него из груди. Ассасин растерянно заморгал.
— Он не серебряный, понимаешь? — сказал мальчишка. — Ошибочка вышла!
И поднял руку.
В комнате прогремел взрыв. Из окна посыпались зелёные искры.
Мальчишка вскочил на ноги и бросил нож на циновку. Он одернул юбочку и стряхнул с рук упавшие на них хлопья пепла. Потом громко кашлянул.
Послышался лёгкий шорох. Золотое кресло, стоявшее в другом конце комнаты, покачнулось. Висящий на нём плащ отбросили в сторону, и из-под кресла выполз второй мальчишка, точно такой же, как первый, только запыхавшийся и встрепанный из-за того, что несколько часов просидел в тесном укрытии.
Он встал над телами ассасинов, тяжело дыша. Потом уставился на потолок. На потолке виднелся чёрный силуэт человека. Даже силуэт и то выглядел изумленным.
Мальчик перевел взгляд на своего бесстрастного доппельгангера [7] , который смотрел на него через залитую луной комнату. Я насмешливо отдал ему честь.
Птолемей откинул с глаз прядь чёрных волос и поклонился.
— Спасибо тебе, Рехит, — сказал он.
1
Времена меняются.
Когда-то, давным-давно, мне не было равных. Я мог летать по небесам на клочке облака и, проносясь мимо, взметал за собой пыльные бури. Я проходил сквозь горы, возводил замки на стеклянных столпах, валил леса одним дуновением. Я высекал храмы из костей земных и водил войска против легионов мертвецов, а потом арфисты десяти стран слагали песни в мою честь, а летописцы десяти веков записывали мои подвиги. Да! Я был Бартимеус — стремительный, точно гепард, могучий, точно боевой слон, опасный, точно атакующий аспид!
Но это все когда было…
А теперь… Ну, прямо теперь я лежал посреди полночной улицы и постепенно делался плоским как блин. А почему? А потому, что на мне покоилось опрокинутое здание. Его вес давил на меня. Мышцы растягивались, связки лопались, и как я ни тужился, а сдвинуть его не мог.
В принципе, ничего постыдного в том, чтобы пытаться спихнуть с себя упавшее на тебя здание, нет. Я уже сталкивался с подобными проблемами — это часть моей работы [8] . Однако если здание прекрасно и величественно, это все же не так унизительно. А на этот раз жуткое строение, которое сорвали с основания и обрушили на меня с большой высоты, не отличалось ни величиной, ни величием. Это была не стена храма, не гранитный обелиск и не узорчатая крыша императорского дворца.
Нет. Здание, под которым я беспомощно корчился на земле, точно бабочка на лотке коллекционера, было построено в двадцатом веке и назначение имело весьма специфическое.
Ну ладно, признаюсь: это был общественный туалет. Довольно чистый и просторный, но тем не менее. Я был только рад, что никаких арфистов и летописцев поблизости не оказалось.
В качестве оправдания могу заметить, что у вышеуказанного туалета были бетонные стены и толстая железная крыша, и жестокая аура последней способствовала ослаблению моих и без того ослабевших членов. Кроме того, внутри, несомненно, находились различные трубы, бачки и изрядно тяжелые краны, что тоже добавляло веса. И тем не менее для джинна моего уровня весьма унизительно быть придавленным подобным строением. По правде говоря, унижение тяготило меня куда больше, чем сама постройка.
Вода из раздавленных и полопавшихся труб струилась и капала на меня сверху и уныло утекала в канаву. Лишь голова моя торчала из-под одной из бетонных стен, тело же целиком находилось в ловушке [9] .
Это что касается отрицательных сторон моего положения. Однако была и положительная: я больше не мог участвовать в битве, что шла на улице предместья.
Битва была довольно скромная, особенно на первом плане. Почти ничего и видно-то не было. Свет в окнах потух, фонарные столбы завязались узлами. На улице было темно, хоть глаз выколи, сплошная чернота. В небе сияло несколько холодных звезд. Раз или два вспыхнули и погасли какие-то невнятные сине-зелёные огни, точно взрывы глубоко под водой.
На втором плане было погорячее: там было видно, как две враждебные стаи птиц кружат и кидаются друг на друга, пуская в ход крылья, клювы, когти и хвосты. Такое хамское поведение было бы не к лицу даже чайкам или другой плебейской птице; а оттого, что это были орлы, все смотрелось ещё более шокирующе.
На более высоких планах бытия птичьи обличья исчезали и становился виден истинный облик сражающихся джиннов [10] . Если смотреть с этой точки зрения, в ночном небе буквально кишели стремительные силуэты, искаженные формы и рваные тени.
Правил честной игры не соблюдал решительно никто. Я видел, как один из джиннов ударил своего противника в живот шипастым коленом и тот кубарем улетел за трубу, приходить в себя. Позор! Будь я среди них, уж я бы поступил совсем не так! [11]