— Ладно.
Львица сцепила лапы вместе, хрустнула костяшками и начала:
— Я следовал за Дженкинсом по всему Лондону. В его планах задействована целая сеть волшебников. Всего семь человек, чем-то похожих на него самого: слабосильные, озлобленные, низкого уровня — короче, такому могущественному магу, как ты, их бояться нечего.
— Можешь ли ты назвать их имена? — Он слушал внимательно, жадно вбирая каждое слово.
— Уизерс и Берк. Да, мне эти имена тоже ничего не говорят. А вот Лайма ты должен помнить.
Глаза у Мэндрейка широко распахнулись.
— Руфус Лайм? Приятель Лавлейса? Да, это куда интереснее! Так он всё ещё?..
— Ага. И все так же похож на рыбу. Судя по всему, он только что вернулся из Парижа.
— А как насчёт их планов? Ты узнал хоть какие-нибудь детали?
— Откровенно говоря, ничего конкретного. Однако, что бы они ни затевали, все они заняты тем, что подбирают себе для этого демонов. Так ведь они волшебники — чем им ещё заниматься, как не этим? Много говорили о верёвках и цепях. Да, и ещё о фургонах.
Он наморщил нос.
— О фургонах?
— Представь себе. И ещё упоминали о каком-то эксперименте. Требовали доказательств, что эксперимент прошёл успешно. О чём речь — понятия не имею.
Я почесал себе ухо.
— Что ещё? Ах да. Дженкинс сказал, что их должно быть семеро, «по одному на каждое кресло».
Мэндрейк хмыкнул.
— Совет. Нас в Совете семеро. Они замышляют мятеж.
— Как обычно.
— Ладно, это любопытно, но подробностей маловато.
Мэндрейк вопросительно взглянул на меня.
— И ты рассчитывал, что я отпущу тебя за это?
— Ну, не только за это. Дженкинс посещал не только нескольких отчаянных дружков. Он виделся и кое с кем ещё. Угадай с трёх раз, с кем?
— С кем же?
— Ну, угадай же! Ой, какой ты всё-таки нудный! Ладно, так и быть, я тебе подскажу. Борода… Правильно, молодчина!
— Я же ничего не сказал.
— Нет, но я вижу, что ты угадал правильно, по тому, какого цвета ты сделался [63] . Да-да, этот наёмник снова в городе, и брови у него ещё гуще, чем ты помнишь. Проявив неслыханную хитрость и отвагу, я прицепился к его семимильным сапогам и последовал за ним в парк, где он встретился с человеком, который, по всей видимости, и был тем самым неуловимым Хопкинсом. Нет, я не слышал ни слова из того, о чём они говорили. В этот самый момент меня заметили джинны. Остальное ты знаешь. Я растерял половину своей сущности оттуда до Ричмонда.
— Это все замечательно, — поморщился Мэндрейк, — но мне-то в этом что толку? Мне тут совершенно не на что опереться! Если я хочу пережить завтрашний суд, мне требуется что-то посерьёзнее! Хопкинс! Всё дело в Хопкинсе. Можешь ли ты его описать?
Львица почесала себе нос.
— Забавно… Ты знаешь, описать его сложно. У него такая внешность неброская… Разве что, может быть, слегка сутулый; лицо обыкновенное, небрит… Волосы бесцветные… Хм… Чего это ты за голову схватился?
Он уставился в потолок:
— А-а-а! Это безнадежно! Не надо было давать тебе этого поручения! Аскобол и тот бы лучше справился!
Это меня уязвило.
— Ах вот как? Думаешь, Аскобол сумел бы выяснить и то, где Хопкинс живёт, а?
— Что?!
— Он дал бы тебе точный адрес, да? Как сейчас вижу: огромный неуклюжий циклоп в очках и шляпе подкрадывается к Дженкинсу и наёмнику в кафе, заказывает себе чашечку кофе, пытается подслушать… И всё это совершенно неприметно!
— Ладно, забудь об этом. Так ты знаешь, где живёт Хопкинс? И где же?
— В отеле «Амбассадор», — сказал я. — Вот так-то. Всего лишь пустячок, который я успел подхватить, пока меня ещё не загоняли до последней ложки [64] моей жизни. Ну а теперь я… Эй, погоди! Ты что делаешь?
Волшебник внезапно оживился. Он обернулся к прочим пентаклям, начертанным на полу, прокашлялся, протёр усталые, покрасневшие глаза.
— У меня всего один шанс, Бартимеус, — сказал он. — Один-единственный шанс, и я его не упущу. Завтра мои враги повергнут меня, если я не смогу предъявить им чего-то осязаемого. А что может быть более осязаемым, чем мистер Хопкинс, связанный по рукам и ногам?
Он размял пальцы и начал читать заклинание. По ногам хлестнуло порывом холодного ветра. Раздался заунывный вой. Честно говоря, на такие спецэффекты ещё в У руке смотрели косо, как на устаревшие и вышедшие из моды [65] . Разумеется, ни один современный волшебник из-за такого завывания пентакль не оставит — разве что упадет на пол от смеха. Я мрачно покачал головой. Ясно, кто сейчас явится!
Разумеется, раздался гром, подобный звону надтреснутого обеденного гонга, и в соседнем пентакле материализовался белокурый гигант. Он тут же малодушно рассыпался в мольбах и жалобах — на которые хозяин благоразумно не обратил никакого внимания. Меня он не заметил. Я некоторое время выжидал, пока он стенал, стоя на коленях, ломая руки и умоляя отпустить его, потом вкрадчиво кашлянул.
— Эй, Аскобол, платочек дать? А то у меня уже ноги промокли…
Циклоп поспешно вскочил. Его лицо являло собой пламенеющую маску стыда и возмущения.
— А он что здесь делает, сэр? — проблеял он. — Не думаю, что смогу работать в одной команде с ним!
— Не волнуйся, — ответил я. — Я просто полюбуюсь, как тебе отдают приказы. А потом меня отпустят восвояси. Не так ли, «сэр»?
Мэндрейк не обращал внимания ни на него, ни на меня. Он продолжал читать заклинания, направляя энергию на остальные пентакли. Последовали новые избитые приемчики: хлопки и вспышки, писк и топот бегущих ног, потянуло тухлым яйцом, порохом и болотным газом. Прямо детский утренник какой-то! Только дурацких колпаков не хватает.
Ещё через несколько секунд к нам присоединились традиционные виновники торжества, остальная часть Мэндрейковой команды. Команда была весьма разношерстная. Прежде всего худший из них, Аскобол, который злобно таращился на меня сквозь свои космы. Следом — Кормокодран, унылый тип третьего уровня, начисто лишённый чувства юмора. Он провел немало времени в Ирландии эпохи кельтских сумерек и потому предпочитал облик человека-вепря, с клыками и копытцами, выкрашенными ярко-синей вайдой. Следом явилась Мвамба, джиннша, работавшая в племенах абалуйя на востоке Африки. К ней я относился неплохо — она, по крайней мере, не поддерживала остальных, отпускавших унылые шуточки на мой счёт. Сегодня она (почему — ей виднее) явилась в обличье гигантской колючей ящерицы в кожаных ботфортах. И в дальнем конце торчал Ходж, еле втиснувшийся в свой пентакль: сплошные шипы, вонь и дурной характер. Нам пятерым за последние несколько месяцев часто доводилось работать вместе, но, увы, никто из остальных не обладал такой яркой индивидуальностью, как я [66] . Мы постоянно ссорились и переругивались. Наши нынешние отношения справедливее всего было бы назвать напряжёнными. Мэндрейк утёр пот со лба.