— Нет-нет, ничего.
— Скажите, пожалуйста, — продолжала директорша, — а Саба — магическое общество? Да, я понимаю, мне, наверное, следует знать такие вещи, но, боюсь, мне слишком мало известно о других странах. В своей собственной стране и без того дел довольно, вы не находите? Куда уж тут интересоваться иностранцами, тем более когда большинство из них — дикари и людоеды. Вот лифт. Мы сейчас поднимемся на второй этаж.
Директорша и дипломаты вошли в лифт и развернулись лицом к двери. Когда двери уже закрывались, послышалось жужжание. И в смыкающуюся щель, не замеченное директоршей, впорхнуло противное насекомое, сплошные колючки и странные запахи. Насекомое приземлилось на рукав сабейской леди и подползло к её уху. И что-то коротко шепнуло.
Она обернулась ко мне и одними губами произнесла: «Номер двадцать три».
Я кивнул. Необходимая информация была получена. Четверо сабейских дипломатов переглянулись. И все как один медленно опустили головы и уставились на низкорослую директоршу. Та самодовольно распространялась о прелестях имеющейся в отеле сауны, не замечая, что атмосфера в лифте как-то сразу переменилась.
— Зачем уж так? — сказал я по-арабски. — Можно просто её связать.
— А вдруг она верещать примется? — возразила женщина-дипломат. — И потом, куда мы её денем?
— И то верно.
— Ну, давай!
Старый лифт полз медленно, но наконец прибыл на второй этаж. Двери раскрылись. Из лифта вышли четверо сабейских дипломатов, за которыми летело жужжащее насекомое. Самый массивный из дипломатов ковырял в зубах полированной шпилькой китового уса. Закончив это дело, он воткнул шпильку в землю объемистого горшка с пальмой, что стоял возле лифта, и затопал по безмолвному коридору следом за остальными. Завидев дверь двадцать третьего номера, мы снова остановились.
— Что будем делать? — шёпотом спросила Мвамба.
Аскобол нетерпеливо махнул рукой.
— Постучимся. Если он там, мы взломаем дверь и схватим его. А если нет… — Тут поток его вдохновения иссяк, и Аскобол умолк.
— Войдем внутрь и подождём! — предложил Ходж, круживший над нашими головами.
— Эта женщина упоминала о страже, — предупредил я. — Придётся ещё и с ним разбираться.
— Думаешь, это так сложно?
Группа дипломатов подошла к двери. Мвамба постучала. Мы ждали, оглядывая коридор. Всё было тихо.
Мвамба постучала ещё раз. Круглая панель в центре двери пришла в движение. Древесные волокна текли и растягивались, мало-помалу принимая очертания лица. Лицо сонно моргнуло и произнесло писклявым, гнусавым голосом:
— Постоялец этого номера отсутствует. Пожалуйста, зайдите позже.
Я отступил назад и осмотрел низ двери.
— Довольно туго пригнано. Как вы думаете, сумеем мы тут протиснуться?
— Вряд ли, — сказала Мвамба. — Разве что в замочную скважину, если превратиться в дым.
Аскобол хихикнул.
— Бартимеусу и превращаться не придётся! Поглядите на его нижнюю половину — она уже полупрозрачная! [72]
Кормокодран, нахмурившись, уставился на свой массивный торс.
— Не уверен, что сумею превратиться в дым. Терпеть не могу дыма!
Дверной страж, который всё это слушал, сделался несколько озабочен.
— Постоялец этого номера отсутствует! — повторил он. — Пожалуйста, не пытайтесь войти. Иначе я вынужден буду принять меры.
Аскобол подступил ближе.
— Что ты за дух? Бес, да?
— Да, сэр! Я действительно бес! — гордо заявил страж — хотя, казалось бы, было б чем гордиться.
— Сколько планов доступно твоему зрению? Пять? Вот и хорошо. Взгляни-ка на нас на пятом уровне. Что ты видишь? Ага! Трепещешь?
Лицо в двери громко сглотнуло.
— Трепещу, сэр… А можно спросить — что это за туманное пятно висит справа?
— А, это Бартимеус. На него можешь не обращать внимания. Но мы, остальные, сильны и безжалостны, и мы требуем, чтобы ты впустил нас в номер. Что ты скажешь?
Пауза, тяжкий вздох.
— Я скован узами, сэр. Я вынужден вам воспрепятствовать.
Аскобол выругался.
— Значит, ты подписал себе смертный приговор! Мы — могущественные джинны, а ты — ничтожная клякса. Что ты надеешься сделать?
— Я могу поднять тревогу, сэр. Собственно, именно это я только что и сделал.
Послышались слабые хлопки, словно лопались пузыри, всплывающие со дна в жарком болоте. Дипломаты огляделись. По обе стороны от них, вдоль всего коридора, выныривали из ковра головы. Головы были вытянутые, как мячи для регби, гладкие и блестящие, чёрные, как жуки, с парой бледных глаз, посаженных у самого основания. Каждая из голов, оторвавшись от пола, взмывала в воздух, волоча за собой извивающуюся полосу щупалец.
— С этим надо разобраться быстро, тихо и чисто, — сказала Мвамба. — Хопкинс не должен узнать, что тут произошло.
— Ага.
Головы в несколько угрожающем молчании понеслись в нашу сторону.
Мы не стали дожидаться, чтобы посмотреть, что они предпримут. Мы принялись действовать, каждый в соответствии со своими личными особенностями. Мвамба вскочила на стену, забралась на потолок и свесилась с него в облике ящерицы, откуда принялась метать Спазмы в ближайшие головы. Ходж в мгновение ока вырос до своих обычных размеров, встряхнулся — и бесчисленные отравленные стрелы полетели во врагов. Из плеч Аскобола выросли оперенные крылья; он взмыл в воздух и выпустил Взрыв. Кормокодран сделался человеком-вепрем. Он опустил клыки, повел массивными плечами и ринулся в рукопашную. Что до меня, я шмыгнул за ближайший горшок с пальмой, возвел Щит, на какой меня хватило, и изо всех сил старался выглядеть как можно незаметнее [73] .
Сдвигая поплотнее самые большие листья, я мимоходом призадумался: какую, собственно, опасность могут представлять летающие головы? Вскоре я это узнал. Как только пара голов подлетела поближе, они запрокинулись назад, щупальца раздвинулись, и из скрытых между них трубочек вылетели струи чёрной жидкости, оросившие все вокруг. Львиная доля залпа досталась Кормокодрану. Он взревел от боли: жидкость, попавшая на тело, жгла его сущность; она шипела, пузырилась, разъедала его облик. Тем не менее Кормокодран не собирался отступать. Напротив, он ринулся вперёд, мотнул клыкастой башкой — и голова полетела вглубь коридора. Взрыв Аскобола поразил вторую из голов. Голова разлетелась в воздухе, чёрная жидкость разбрызгалась на стены, заодно ещё одна порция досталась корчащемуся Кормокодрану, и несколько брызг попали даже на верхние листья моей верной пальмы.