Не задерживаясь на отдых, я отправился на юг и присоединился к основным частям царской армии, посланной, чтобы отомстить горцам верхнего Нила. Эта кампания тянулась почти два месяца и завершилась бесславной битвой при порогах. В этом бою я в одиночку сражался с двумя десятками фолиотов на краю пропасти над пенящимся водопадом. Потери были велики, однако же победа осталась за нами, и в тех краях воцарился мир [83] .
Я пережил немало испытаний, но сущность моя была крепка, так что я был не в обиде. По правде говоря, исследования моего хозяина — его стремление установить равенство между джиннами и людьми — что-то во мне затронули, несмотря на весь мой скептицизм. Я уже смел надеяться, что это не пустая затея. И всё равно я боялся за Птолемея. Он был совершенно не от мира сего, он просто не замечал грозящих ему опасностей.
Однажды ночью, в то время, когда мы пребывали в горах, в моём шатре возник пузырь. В полупрозрачной поверхности отразилось лицо Птолемея, размытое и далекое.
— Приветствую тебя, Рехит. Я слышал, вас можно поздравить? До города дошли вести о ваших успехах.
Я поклонился.
— И как, твоему кузену полегчало?
Мой хозяин, похоже, вздохнул.
— Увы, люди утверждают, будто это моя победа. И сколько я ни возражаю, именно моё имя выкрикивают с крыш. Кузен недоволен.
— И неудивительно. Тебе следует… А что это у тебя на подбородке? Ссадина какая-то…
— Да так, ничего. Это в меня лучник на улице выстрелил. Но Пенренутет оттолкнул меня в сторону, так что всё в порядке.
— Я возвращаюсь.
— Погоди! Мне нужна ещё неделя, чтобы завершить мой труд. Возвращайся через семь дней. А пока можешь отправляться куда хочешь.
Я уставился на него во все глаза.
— Что, правда?
— Ну, ты же всё время стонешь о том, как хозяева ограничивают твою свободу. Вот тебе и возможность побыть свободным. Думаю, ты сумеешь ещё немного вытерпеть ту боль, которую тебе причиняет пребывание на Земле. Делай что хочешь. Через семь дней увидимся.
Пузырь превратился в пар и исчез.
Это предложение было настолько неожиданным, что в течение нескольких минут я мог только бесцельно блуждать по шатру, поправляя подушки и рассматривая собственное отражение в полированной бронзовой утвари. И тут до меня окончательно дошел смысл его слов. Я вышел из шатра, бросил прощальный взгляд на лагерь и с торжествующим криком взмыл в воздух.
Прошло семь дней. Я возвратился в Александрию. Мой хозяин стоял в своем кабинете, в одной белой тунике, без сандалий. Лицо у него осунулось, вокруг глаз от усталости появились серые круги, но меня он встретил со всегдашним энтузиазмом.
— Как раз вовремя! — воскликнул он. — И как тебе мир?
— Мир широк и прекрасен, хотя, пожалуй, в нем многовато воды. На востоке горы вздымаются до самых звезд, на юге земли не видно под кронами лесов. Устройство Земли чрезвычайно многообразно — мне будет над чем поразмыслить.
— Надо будет и мне когда-нибудь всё это повидать… Ну а люди? Что ты скажешь о них?
— Люди появляются разрозненными пятнами, как прыщи на заду. Похоже, большинство из них обходится без магии.
— Твои наблюдения весьма глубокомысленны, — усмехнулся Птолемей. — А теперь моя очередь!
Он провел меня к двери в уединенное внутреннее помещение. На полу там был нанесен большой, во всю комнату, круг, исписанный иероглифами и рунами. Рядом с кругом на полу лежали травы, амулеты, вороха папирусов и груды восковых табличек, исписанные почерком моего хозяина. Он устало улыбнулся мне.
— Ну как?
Я деловито осматривал преграды и словесные цепочки пентакля.
— Ничего особенного. Довольно стандартная схема.
— Знаю, Рехит. Я пробовал всяческие сложные усовершенствования, усиления и наговоры, но всё это казалось каким-то неправильным. И тут мне пришло в голову: ведь все наши обычные способы предохранения предназначены для того, чтобы ограничивать свободу передвижения — ну, знаешь, чтобы джинны не могли вырваться наружу и нам ничто не угрожало. А мне-то нужно как раз противоположное: я хочу иметь возможность свободно передвигаться. И чтобы, если я сделаю вот так, — он нарочно стер ногой часть начертанной кошенилью линии круга, — это позволило бы моему духу вырваться наружу. Через эту маленькую дырочку. А тело моё останется здесь. Я нахмурился.
— А зачем тебе тогда вообще пентакль?
— Ага! Хороший вопрос. По словам нашего друга Аффы, шаманы далеких земель, беседующие с джиннами на границах наших царств, по собственной воле оставляют свои тела. Для этого им требуется только произнести определённые слова, кругов они не используют. Но шаманы и не пытаются преодолеть границу между нашими мирами — те самые стены стихий, о которых ты мне так много рассказывал. А я хочу именно этого. Я думаю, что, точно так же, как сила круга притягивает тебя прямо ко мне, когда я тебя призываю, эта же самая сила может направить меня в противоположном направлении, сквозь стены, если только слова будут иными. Это механизм фокусировки. Понимаешь?
Я почесал подбородок.
— Э-э… Извини, так что там говорил Аффа?
Хозяин возвел глаза к небу.
— Это не важно. Важно вот что. Я думаю, что без труда смогу направить обычный вызов в обратном направлении, но, если врата действительно откроются, мне на той стороне нужно что-то, что благополучно провело бы меня сквозь них. Что-то, что задало бы направление.
— Это проблема, — сказал я. — Ведь в Ином Месте нет направлений. Ни гор, ни лесов. Я это тебе говорил бессчетное количество раз.
— Знаю. Для этого-то ты мне и нужен.
Мальчик присел на корточки, роясь в куче обычных магических причиндалов, которые водились у любого египетского волшебника: скарабеев, мумифицированных грызунов, пирамидок новейшего образца и прочего барахла. Он вытащил маленький анк [84] и ткнул им в мою сторону.
— Как ты думаешь, это железо?
Почувствовав порыв обжигающего сущность холода, я обиженно отшатнулся.
— Ага. Не размахивай этой штукой.
— Хорошо. Значит, оставлю его на своем теле для защиты. Просто на случай, если вдруг явятся какие-нибудь посторонние бесы, пока меня не будет. Так вот, возвращаясь к тебе, Рехит, я благодарю тебя за всё, что ты для меня сделал; я у тебя в долгу. Ещё немного — и я тебя отпущу. Все твои обязательства передо мной будут считаться исполненными.