— Ты несчастлив? — спросил я.
— Нет, — мягко ответил он. — Только удивлен. В своей клетке я говорил себе, что вся красота может уместиться на волнах вечно меняющегося моря. Мне было необходимо в это верить. Но нет же, огромный мир так богат чудесами. Я очень счастлив. И моя душа больше не печется о Миравелль, моей сладкой глупой Миравелль! Я в безопасности. И она тоже. И я свободен.
В комнате поддерживалась температура градусов 40. Даже мне было холодно. У Ровен посинели губы. Но она терпеливо стояла со скрещенными на груди руками сразу за дверью, прижавшись спиной к стене, предоставив нам столько времени, сколько было нужно. На ней были белые брюки и белый халат с прикрепленной к нему табличкой, на которой значилось ее имя. Ботинки у нее были черные и ничем не примечательные. Зачесанные назад волосы открывали лицо. На меня она не смотрела. Я был этому рад.
Стены были белыми. Таким же был и выложенный плиткой пол. В комнате находилось все возможное оборудование: мониторы, провода, трубки, резервуары, но все в выключенном режиме, оттеснено к стенам и расставлено по углам. Белые металлические жалюзи на окнах скрывали яркую ночь.
Миравелль, одетая в скромную длинную розовую ночную сорочку из хлопка, тихонько плакала. Оберон, в шелковой белой пижаме и халате, едва ли что-то видел из-под полуприкрытых век, прячущих, должно быть, как обычно сияющие глаза.
Мона стояла тихо, странница, приодетая будто бы для сафари, ее левая рука упиралась в спину Миравелль, в правой руке она держала огромный букет из наугад выбранных цветов. Ее глаза были сухими, а сама она — бесстрастной и измученной заботами.
Квинн остался со мной у двери. Он сжимал букет, который Мона просила подержать для нее.
Аромат цветов заполнял комнату. Тут были и маргаритки, и циннии, и лилии, и розы, и гладиолусы, и другие цветы, которых я не знаю, всевозможных раскрасок.
Тела лежали на отдельных носилках с колесиками. Конечности казались расслабленными, плоть выглядела зеленоватой, а лица — слегка осунувшимися. Ярко рыжие волосы Морриган лежали под ней, полностью открывая лицо таким образом, будто она была погружена в воду. Потому ли Мона еще больше думала об Офелии? Ресницы Эша были необычайно длинными, как и его пальцы. Его рост, должно быть, составлял футов семь. У него были жгуче-черные волосы, спускавшиеся почти до плеч, и обильная седина на висках. Красивый рот. Морриган была очень похожа на Мону. На пару было приятно смотреть.
Их головы покоились на подушках. Под ними были чистые простыни.
Их облачили во все свежее: простые белые хлопковые брюки и с V-образным вырезом футболки, то есть на них была почти такая же одежда, в какой мы их нашли, что случилось, казалось, вечность назад.
Их обнаженные ступни выглядели совсем как у трупов. Я не мог понять почему. Возможно, потому что они сильнее обесцветились и даже немного деформировались.
Я хотел увидеть глаза Эшлара. Я хотел знать, возможно ли это — поднять веко и увидеть глаз. Но я не хотел говорить или спрашивать о чем-либо.
Миравелль наконец подошла к Эшу и положила ему на лицо правую руку. Она наклонилась, чтобы поцеловать его в губы. Когда она ощутила их мягкость, она закрыла глаза, и поцелуй вышел долгим и пылким. Она протянула левую руку и Мона дала ей половину цветов.
Миравелль приняла цветы и всюду распределила их по Эшу — сверху и снизу, пока частично не покрыла его. Потом Мона дала ей оставшуюся часть, и цветочный покров оказался законченным, открытым осталось только лицо Эша. Перед тем, как отстраниться, Миравелль поцеловала Эша в лоб. Морриган же спровоцировала у нее всхлипы.
— Мать, — сказал она.
Прильнувшая к ней Мона не сказала ни слова. Но она положила свою руку на руку Морриган, и переплела свои пальцы с ее гибкими пальцами.
Квинн поднес Моне цветы. Мона отдала половину Миравелль. Вместе они распределили их по телу Морриган.
Оберон молча смотрел на действо, но в его глазах стояли слезы. Слезы намочили ему щеки. А тонкая морщинка перерезала лоб.
Судорожные всхлипы Миравелль наконец утихли. Мона медленно повела ее к двери. Потом Мона оглянулась назад.
— До свидания, Морриган, — прошептала она.
Все мы вышли из комнаты и проследовали за Ровен в короткий устланный толстым ковром коридор.
Мы вошли в весьма впечатляющий конференц-зал. Там были Михаэль и Стирлинг, оба в черных костюмах. Также были одеты и мы с Квинном.
Стулья в этой удивительной комнате оказались в подлинном стиле чиппендель, они окружали изысканно отделанный буйволовой кожей овальный стол. Стены были прохладного бледно-лилового цвета, их украшали восхитительные картины, произведения экспрессионистов, полные богатых, пульсирующих красок. Я бы хотел стащить их для своей квартиры. Окна распахивались в жгучую пылающую огнями ночь. Вверху углубления в стене размещался мраморный бар, в котором поблескивали бокалы и графины.
Михаэль большими глотками пил бурбон. Стирлинг взял себе стакан скотча.
Миравелль пыталась утереть слезы, но безуспешно. Ровен налила ей немного шерри, и Миравелль рассмеялась, подняв бокал за изящную ножку и взглянув сквозь него на свет, а потом она отпила немного шерри. Она нежно смеялась и в то же время негромко плакала. Ее розовая ночная сорочка выглядела очень уютной.
Оберон отмахнулся от всех предложений выпить. Он смотрел в ночь поверх голов собравшихся. Он не заботился о том, чтобы утереть слезы. Только теперь я заметил, что он смыл с ногтей лак.
Мона сказала:
— Что ты с ними сделаешь?
Ровен присела. Какое-то время она собиралась с мыслями, потом ответила:
— Что бы ты с ними сделала, если бы была мной?
— Я не могу представить, что значит быть тобой, — сказал Мона просто.
Ровен пожала плечами. Но ее лицо выражало печаль. Она не скрывала этого. Заговорил Оберон:
— Делай с ними, что пожелаешь, Ровен, — сказал он с тенью прежнего небрежения. — К черту, Отец сказал Родриго, чтобы тот сохранил их тела для тебя, ведь так? Все ясно. Родриго не был достаточно сообразительным или образованным, чтобы придумать такую речь или выдать подобные намерения за свои. Отец хотел, чтобы что-то было доведено до конца. Тела твои по его воле. Нечего тут обсуждать.
— Все так и есть, — сказала Миравелль, простодушно кивнув. — Ровен, Отец любил тебя. Действительно любил. Пожалуйста, делай так, как хотел Отец.
Ровен не ответила. Она только сидела и смотрела перед собой, как это было ей свойственно, а потом нажала на кнопку на столе.
Через несколько секунд открылась дверь, и в комнату вошла Лоркин.
Я вновь испытал полный шок при появлении этого существа, не только потому что ее никто не сопровождал, но еще и потому что на ней были белые докторские брюки и халат с именным жетоном на нем, где было заявлено, что ее имя — Лоркин Мэйфейр, а лицо ее было таким же непроницаемым, как и тогда, когда мы впервые столкнулись с ней на Секретном острове.