– Оцепить весь район. Из-под земли этого диверсанта достать...
«Не дышит!» – одна фраза долбила Алин мозг. Это они о Мите. Его дыхание, которое так долго поддерживало ее, прервалось.
* * *
На следующий день (это было воскресенье, тоже нерабочий день), рано утром, Саша вышла из дома и снова отправилась на вокзал. Купила билет и села в ту же самую электричку.
Но ехала она не на старую дачу.
«За одну остановку живет. Работает на заводе. Барак, рядом – водонапорная башня...» – повторяла она про себя слова Светы Поповой, бывшей маминой подруги.
Саша ехала к своему отцу. К человеку, которого ни разу в своей жизни не видела. То есть, разумеется, видела – до трех лет она жила рядом с ним, но память, которой Саша гордилась (сохранились же в ее сознании голоса и образы мамы, бабушки!) – отказывалась воспроизводить папашу. Тоже свойство человеческой психики, наверное, – не помнить того, что изначально может травмировать...
О чем она хотела узнать, что спросить... Саша пока не знала. Но то, что она должна увидеть отца – не вызывало сомнений.
Ни кустика, ни деревца... Солнце пекло немилосердно, и нигде от него нельзя было скрыться. Глотая пыль, обливаясь потом, Саша шла по разбитой дороге в сторону водонапорной башни.
Всего лишь одна остановка от старой дачи, затерявшейся в уютном поселке, а какая разница! Станция, на которой жил отец, выглядела унылой плешью...
Работяги, по пояс голые, загорелые, мыли сапоги у колонки. Проводили Сашу жадными, мрачными, тяжелыми взглядами. Потом заговорили между собой – мат-перемат...
«Неужели у них есть семьи? Их любит кто-то? Они же самые настоящие животные...» – с отвращением подумала Саша.
Завод – жуткое здание из красного кирпича, стая облезлых дворняг у проходной. Рядом – помойка, над ней вьются жирные мухи.
Саша обошла завод стороной – водонапорная башня теперь была совсем близко. Несколько одноэтажных домиков, длинный сарай с маленькими окнами – это строение больше всего напоминало барак.
Не чувствуя никакого волнения (лишь смертельная усталость и тоска) – Саша вошла внутрь. Пахло кошками и жареным луком. А еще хозяйственным мылом. Пахло бедностью...
По короткой лестнице Саша поднялась вверх и оказалась в огромной кухне – по стенам стояли газовые плиты, штук десять, не меньше, и столы.
Солнце било из противоположного окна, заставляя Сашу щуриться. Там, у окна, кто-то хозяйничал у одного из столов. Облака пара, горький запах трав... Мужчина лил кипяток в заварочный чайник.
– Простите... Не подскажете мне... – Саша сделала шаг вперед, прикрыла ладонью от солнца глаза. Мужчина повернулся к ней, и Саша увидела его лицо.
Она узнала его сразу, легко (недаром разглядывала вчера фотографии!). Такие лица, даже если и стареют, никогда не меняются. Права была тетя Света – все такой же, только скрюченный...
Узкое лицо, длинный нос с горбинкой, насмешливо сжатые губы, прядь темных волос через весь лоб, наискосок, сеточка морщин на щеках – Д'Артаньян, двадцать лет спустя. Филипп Силантьев.
Он тоже ее узнал. Произнес очень спокойно:
– Саша?..
«Ах, ну да, я же на маму похожа! Только вот как к нему обращаться? «Папа» – не дождется, «Филипп Андреевич» – глупо...»
Саша решила к нему никак не обращаться.
– Я хочу поговорить с тобой, – сурово заявила она.
– Хорошо, – все так же спокойно, равнодушно ответил он. – Ты проходи. Моя дверь третья справа.
Саша прошла по темному коридору.
Комната, в которой жил отец, выглядела по-спартански – кровать, стол, стул и маленький телевизор на полу.
– Садись... – через минуту вошел отец. Поставил на стол два чайника – заварочный и обычный. – Чаю хочешь?
Одет он был отвратительно. Темно-синее трико с вытянутыми коленями и полосатая фуфайка без рукавов. Поверх фуфайки был широкий пояс, странный какой-то.
«Это не пояс, это бандаж!» – догадалась Саша.
– Разве это чай? – удивилась она.
– Не совсем, – ответил тот. – У меня почки, понимаешь... вот, лечусь.
Саша села на стул, отец – напротив, на кровать.
«Какое у него каменное, неподвижное лицо... Точно маска! «У меня почки...» Он и в самом деле как будто сильно болен – ни одного лишнего движения, если поворачивается, то поворачивается всем корпусом...»
Саше не было его жалко. Она просто констатировала.
Принюхалась – в воздухе летал едва уловимый аммиачный запашок. Так обычно пахнет в жилищах глубоких стариков. «Почки, да... Отчего? Может, его сильно били – в тюрьме?»
– Ты один живешь?
– Да, – равнодушно ответил тот, наливая себе в стакан рыжевато-бурую жидкость.
– Работаешь?
– Да. На заводе.
– Что делаете?
– Кастрюли-сковородки.
«Наверное, такое неподвижное, ничего не выражающее лицо у всех тех, кто долго сидел. Чтобы никто из сокамерников не мог ни к чему придраться!»
Саша увидела за кроватью облезлый гитарный гриф.
– Ты играешь?
– Да, – он покосился в сторону гитары. – Но она старая, плохая. Хочу новую купить. Накоплю денег и куплю.
«Боже, о чем он только думает! К нему родная дочь пришла, а он...»
– Почему ты не приходил? – мрачно спросила Саша. – Ты ведь давно на свободе, так?
– Не приходил... А зачем? – он отпил из стакана. – Зачем тебе рядом рожа моя уголовная?
– Ну как... – растерялась Саша.
– Только не говори, что ты сильно бы мне обрадовалась...
– Ты прав.
Они помолчали. Отец методично хлебал чай, кадык на его тощей жилистой шее двигался вверх-вниз. Этот немолодой, очень больной мужчина был отвратителен до тошноты. Ненависть к нему у Саши была даже на физиологическом уровне...
«А в сущности, он ровесник Виктора! – неожиданно озарило Сашу. – Но какая разница между ними... Этот – развалина, а Виктор – ого-го, супермен! Надо же так опуститься...»
– Как ты нашла меня?
Он допил чай, отставил пустой стакан. Его руки лежали поверх стола – жилистые, темные, с фиолетовыми ногтями. Но форма пальцев, ногтей... А главное, этот кривоватый мизинец и маленькая родинка возле большого пальца! Саша, точно загипнотизированная, смотрела на эти руки. Потом перевела взгляд на свои – белые, ухоженные ручки, но... форма пальцев, ногтей, мизинец... и чертова родинка – на том же самом месте! Совпадало все. Отец и дочь. Одна кровь.
Саша спрятала свои руки за спину.
– Света Попова сказала, – холодно произнесла она.