Солнце по-летнему блестело в мутной, зеленовато-черной воде, в которой плавали утки. Заросли камышей на том берегу... На лобовое стекло села большая ярко-синяя стрекоза, потом, когда Неволин стал сворачивать, она улетела – так быстро, словно растворилась в солнечном пыльном воздухе.
– «Все стало вокруг голубым и зеленым...» – запел он. До дома на Тихой аллее было уже рукой подать.
Потом Неволин остановил машину у разросшихся кустов сирени, еще не начавших цвести, вытащил из багажника пакеты и осторожно перелез через низенький забор.
Роза сидела спиной к нему на той самой скамейке и читала книгу. «Ждет!» – возликовал Неволин и тихонько, на цыпочках, стал красться к ней через двор. «Роза моя Роза...»
На ней была темно-вишневая майка, коньячно-огненным блеском отсвечивали на солнце пряди ее волос, нежно белела незагорелая шея.
– Роза! – шепотом позвал Неволин.
Она вздрогнула и обернулась.
– Костя, ты?
– Я! – засмеялся он. – А ты что тут делаешь?
– Тебя жду, – ответила она просто.
Пакеты в руках ужасно мешали. Неволин кое-как пристроил их на траве, у скамейки, сел возле Розы, обнял ее. Прижался лицом к ее шее, вдохнул знакомый запах – запах сломанных цветов.
– А я боялся тебе звонить. Думал, не захочешь со мной говорить... – прошептал он.
Она молчала, и тогда он немного отстранил Розу от себя, вгляделся в ее лицо. Она была еще красивее, еще лучше, чем в прошлый раз. Бело-розовая кожа, ямочка на щеке, ускользающий взгляд темно-серых глаз. Неволин сам для себя не мог определить, чем именно ему нравится эта женщина. Роза вся была какой-то... какой-то приятно-округлой, ровной, правильной, нежной, мягкой, тающей, что ли!
– Это тебе... – спохватился он и, наклонившись, достал из пакета букет нарциссов. – Хотел тебе розы подарить, а потом решил – они тебе, наверное, надоели.
– Почему?
– Ну, как – Розе все время дарят розы...
Она улыбнулась, и ямочка на ее круглой щеке проявилась еще отчетливее. Губы – прозрачно-вишневые на солнце, россыпь едва заметных веснушек на переносице, брови и ресницы – светло-золотистые, ненакрашенные.
– Ты так смотришь на меня...
– Ты красивая. Ты очень красивая! – с восхищением произнес он.
– Я? – удивилась она.
– Ты. Я таких еще не видел, – убежденно заявил Неволин. – Нигде и никогда. Да... Покажи мне свои руки, срочно!
– Руки? – Она отложила нарциссы в сторону, протянула ему обе руки ладонями кверху. – Ты будешь гадать? Ты хиромант?..
– Вроде того, – он наклонился, поцеловал одну ладонь Розы, потом другую. Потом перевернул. Действительно – белая, ровная, без прожилок, кожа, короткие пальцы, чуть сужающиеся к кончикам, короткие овальные ногти, покрытые блестящим прозрачным лаком. С внешней стороны ладоней – маленькие ямочки на месте сгибов. Запястье – не особенно узкое, но трогательное, тоже детское какое-то... И только там, где обычно доктора прощупывали пульс, – едва заметные голубоватые вены.
– Ну, и что скажешь? – с любопытством спросила Роза.
– Скажу, что я очень скучал, – он поцеловал большой палец на ее левой руке. – Скажу, что ты милая, – он поцеловал указательный. – Славная... – очередь среднего. – Красивая...
– Ты это уже говорил! – напомнила она.
– Еще скажу... Не перебивай. Ты красивая... Красивая! – Он перецеловал пальцы на одной руке, потом – на другой. Особенно нежно – мизинцы. Еще раз – ладони. Медленно подобрался к локтям. Плечи. Шея. Лицо...
Они сидели в зарослях кустов, на солнцепеке, и Неволин целовал ее с таким пылом, что у самого даже голова закружилась.
– Господи, что ты делаешь... – прошептала она. – Сейчас Вершинина выйдет...
– Какая еще Вершинина?
– Соседка...
– Плевать!
– Нет, пойдем... – Она подхватила нарциссы, потянула его за руку. – Пойдем! Она в это время всегда с Кисой выходит.
В доме Неволин приступил к продолжению. В нем было столько рвения и энтузиазма, что он сам себе удивлялся.
...И острота ощущений опять была столь велика, что Роза ладонями закрывала Косте рот.
– Тише... пожалуйста, тише! – задыхаясь, шептала она.
Солнце, пробиваясь сквозь оконную решетку, густело, превращаясь в золотистый, тягучий мед – и они барахтались в нем, пока хватало сил, а потом утонули – погрузились на самое дно, судорожно обнимая друг друга, растворились в этом вечернем свете...
– Я чуть не умерла, – через некоторое время, едва слышно, прошептала Роза, прижимаясь щекой к груди Неволина. Потом засмеялась и тихонько толкнула его в бок. – Костя!
– Что? – едва слышно, осипшим голосом спросил он.
– Костя, зачем ты так кричал?
– Я кричал? – удивился он. – Это ты кричала.
– Неправда!
– Точно, ты!
– Не представляю, как мне теперь смотреть в глаза Анне Леонардовне...
– Какой еще Анне Леонардовне?
– Да Вершининой же! Это она за стенкой живет.
– Скажи, что телевизор смотрела...
– Вот она и спросит завтра – а почему в программе такой передачи не видела? – засмеялась Роза.
Неволин тоже засмеялся и снова с нежностью принялся ее целовать.
– Костя, все... Костя, я устала... Щекотно! – Она отбивалась, но он целовал ее ладони, целовал все без разбору. Он был в таком восхищении от Розы, что никак не мог успокоиться. Ему было мало – мало этого дня, такого короткого, мало рук, чтобы обнять ее – сразу и целиком, мало губ, чтобы целовать ее тоже везде и сразу, мало одного сердца – потому что то, что он чувствовал, никак не могло поместиться в одной его груди.
Вечер плавно перетекал в ночь, а они все никак не могли расцепить рук.
– У тебя и здесь ямочки... – с восхищением прошептал Неволин.
– Где? – недоверчиво удивилась Роза, пытаясь заглянуть за свое плечо.
– Здесь... – Он губами прикоснулся к ее пояснице. – Одна и другая!
Если бы он мог, он бы выпил Розу целиком – всю, до последней капельки. Ничего бы не оставил! Ничего и никому.
– Ты моя.
– Ну здрасте...
– Да, ты моя, – строго сказал он, положил тяжелую ладонь ей на грудь. – Я тебя никому не отдам.
– Костя... Можно подумать, я кому-то нужна!
– Напрасно ты так говоришь, – все так же строго сказал он. – Очень много кому... Но ты только моя. Моя Роза. Самая любимая... – вырвалось у него.
– Что? – широко открыла она глаза.
– Самая любимая, – ревниво повторил он.