…Засни, безнадежное сердце!
Я плачу, я стражду – душа истомилась в разлуке.
Я пла-ачу, я стра-ажду, не выплакать горя в слезах… —
пел Алмазов.
– Боже, какая тоска! – вздохнула Нина.
– Его действительно прогнать? – серьезно спросил Митя, отложив газету.
– Нет, не надо, – сказала сестра. – Пусть уж…
Алмазов продолжал петь, словно не слыша этого диалога. За лето Митя успел возненавидеть этого никчемного человека, который и к Нине-то ходил только затем, что больше никто его здесь не принимал. Самому Алмазову, по-видимому, было глубоко безразлично, как к нему относятся окружающие.
– На Невском открыли новый фешенебельный ресторан… – прочитал вслух Макс, повернулся к товарищу: – Митя, голубчик, не хочешь ли в ресторан?
– Нет.
– А я хочу… – мечтательно вздохнул Макс и откинулся назад.
– Я был в столице в ресторации «Кюба», что на Большой Морской, – неожиданно сказал Алмазов, оторвавшись от гитары. – Отдал три рубля за обед.
– Лихо! – присвистнул Макс.
– Макс, голубчик, не слушайте его, он все врет, – с ленивым раздражением произнесла Нина и снова уткнулась в книгу. Оба – и брат, и сестра – были очень похожи. Темно-русые волосы, серые глаза… Только у Нины не было той энергии в них, что отличала Митю – она словно устала жить и не видела впереди ничего хорошего.
– А вот и не вру! – рассердился Алмазов. – Я был там и видел Матильду Кшесинскую. И Коровина с Шаляпиным там видел!
– А подавали что? – с интересом спросил Эрден.
– Главное, не что, а как! – Алмазов оживился. – У меня в Петербурге тетка умерла, оставила мне наследство… Деньги небольшие, но я решил непременно их прокутить. Заказал себе у лучших портных одежду и пошел в «Кюба». Ну, перво-наперво швейцар распахнул передо мной тяжелую дубовую дверь и раскланялся, а на лице у него было такое выражение, словно он только меня одного и ждал. Потом по мягкому ковру меня повлекли в гардероб. Один услужающий снял с меня пальто, другой – шляпу, третий очень ловко освободил меня от трости и галош. А далее на пороге зала меня уже встречал величественный метрдотель в смокинге. Он сопроводил меня в залу: «Где вам будет угодно? Поближе к сцене, или вам будет мешать шум?..» Наконец место выбрано, я сел. Подскакивают два официанта, во фраках, выбритые, в белых перчатках, и причем, заметьте, господа, не смеют вступать в разговор, а только ожидают распоряжения метрдотеля, а тот нежным, тающим голосом расписывает вина и закуски – названия блюд очень заманчиво звучат по-французски…
– Значит, вас не выгнали оттуда сразу? – засмеялась Нина.
– Помилуйте, Нина Петровна, за что же меня выгонять… – мягко укорил ее Алмазов. – Официанты принесли мне заказ, при этом метрдотель то и дело появлялся рядом, чтобы проверить, все ли в порядке. А официанты все время неотступно следили за каждым моим движением. Я только потянусь за солонкой, а мне ее уже подносят, я только вынимаю портсигар, а ко мне уже с зажженной спичкой подскакивают…
– Ты к Бобровым вечером пойдешь? – вполголоса спросил Макс.
– Нет, – не сразу ответил Митя.
– Ну и дурак… Неужели какому-то глупому гаданию поверил?
– Гадание тут ни при чем, – сухо отрезал Митя. – Я просто не хочу навязываться.
– Господи, да кому ты там навязываешься, кому?..
– Ей. Соне. Я не из тех, кто за богатым приданым гоняется.
– Да никто тебя в этом не подозревает! Есть невесты и побогаче… А я пойду. Мисс Вернель меня очень просила. Я ее партнер по крокету.
– Она же достаточно пожилая женщина… – пожал плечами Митя.
– Сам ты… Ей всего тридцать.
– Всего!
– Слушай, если ты еще о ней хоть слово…
Митя посмотрел на товарища с ненавистью, но потом опомнился:
– Прости. Я не в себе.
– Да вижу уж, что не в себе… – вздохнул Макс и снова уткнулся в газету.
Митя некоторое время сидел, откинувшись в кресле, а потом встал и вышел со двора, не сказав никому ни слова. Его тоже ни о чем не спросили – жаркое солнце разморило всех, заунывные песни Алмазова лишали воли. Ноги сами несли Митю – скоро он обнаружил, что находится возле станции.
Несколько крестьян в запряженных двуколках уныло дремали в ожидании поезда из Москвы – они подвозили приезжающих до их дач.
На небольшой эстраде играл оркестр, состоявший из местной пожарной команды – они бойко исполняли марши, развлекая публику, сидевшую в открытом буфете в ожидании поезда. Митя сел за свободный столик, попросил у официанта лимонаду.
Рядом шумело большое семейство – мать, дети, количеством не менее семи, няньки, бонна, горничная, какие-то старухи. Митя взял свой стакан с лимонадом и огляделся в поисках более спокойного места. И вдруг все в нем похолодело, несмотря на жаркий день – возле деревянных перил, в самой глубине павильона, сидели за столиком мисс Вернель и Соня.
И в то самое мгновение, когда Митя увидел ее, Соня тоже подняла глаза.
Делать вид, что он не заметил их, было неудобно, и поэтому Митя решительным шагом приблизился к их столику.
– Соня…
– Господи, Митя! Это вы! А мы уезжаем… – испуганно улыбаясь, сказала девушка.
– Как? – удивился он и, забыв спросить позволения, сел рядом на свободный стул. Мисс Вернель с невозмутимым видом слушала оркестр.
– Папа утром прислал телеграмму… Они с мамой собрались в Швейцарию, хотят взять меня с собой. У мамы всегда семь пятниц на неделе – наверное, только вчера эту поездку придумала.
– Надо же… – растерянно пробормотал Митя.
– Это хорошо, что вы пришли, мы теперь сможем проститься! – улыбнулась Соня. – До свидания, Митя.
– До свидания…
Он смотрел на нее во все глаза, хотя это было верхом неприличия – так бесцеремонно таращиться на девушку. Но он хотел запомнить Соню – такой, какой она была в этот день, словно делал фотографический снимок в своей памяти.
На Соне было светло-серое дорожное платье из чесучи с белым кружевным воротничком, открывавшим длинную шею, с короткими рукавами, отчего руки ее казались тоже еще тоньше и еще длиннее, темно-каштановые волосы, по обыкновению, заплетены в косу, на затылке – большой черный бант.
В начале лета Митя мучился над тем, красива Сонечка Венедиктова или нет, а теперь он вдруг понял, что это не имеет никакого значения.
«Англичанка же ни слова по-русски… – встрепенулся Митя. – Чего же я молчу как дурак?!»
– Митя…
– Соня… – произнесли они одновременно. – Ох, простите, Соня, я перебил вас!
– Ничего, говорите вы…
– Соня, вы бог знает что, наверное, обо мне думаете… Но на самом деле…