– Идемте. – Мальгин встал из-за стола, стараясь незаметно поправить рубашку на спине. – Отец лежит в клиническом отделении этажом ниже.
– Вы не поздоровались, – укоризненно проговорила Акулина.
– Извините. – Клима бросило в жар, но он тут же парировал: – Засмотрелся на ваши ноги.
Девушка озадаченно посмотрела на туфли, потом поняла, порозовев.
– Надо было, наверное, одеться иначе?
Мальгин молча открыл дверь, сердясь неизвестно на кого, первым шагнул за порог и нос к носу столкнулся с незнакомым, дочерна загорелым парнем.
– Добрый вечер, – пробормотал тот, отступая; одет он был в спортивный костюм.
– Привет, – буркнул Клим, оглядываясь.
– Клайд? – удивилась Акулина, переходя на английский. – Что ты тут делаешь?
– Гуляю, – огрызнулся парень, быстро приходя в себя. – Может быть, мне нужна консультация. Может быть, я хочу сделать операцию на мозге, чтобы стать таким же умным, как твой па.
Глаза у Акулины сузились, ничего хорошего не предвещая.
– Ты только затем и явился, чтобы сморозить глупость? Ты что – следишь за мной?
– Ничуть не бывало, – запротестовал Клайд со смехом. – А насчет глупости я уже говорил: хочу, чтобы…
– Клайд!
– Не придирайтесь к нему, – сказал Мальгин, оставаясь спокойным, вполне понимая чувства молодого человека. – Чем сосуд наполнен, то из него и льется. – Он обошел Клайда и направился к лифту, оглянулся. – Идемте. Оба.
Сзади произошел короткий невнятный диалог, шум (парень пытался обнять подругу), возглас Акулины: «Получил? И не смей больше хамить!» Шепот Клайда: «И пошутить уже нельзя…»
В лифте парень тем не менее выглядел уверенно и ничуть не был смущен. Мальгин поймал взгляд Акулины и понял, что она в гневе. Держись, малыш, посочувствовал он Клайду, хоть ты и самоуверен донельзя, но и она – не мягкая глина.
В бывшем боксе Стобецкого дежурил вездесущий Заремба. Удобно устроившись в «беседке» управления, он работал в обратной связи с Гиппократом – судя по высвету огней, на полусфере пси-вириала. Заметив вошедших, воззрился на них в немом удивлении, затем оценил достоинства Акулины и уже не сводил с нее глаз.
– Что за юница? – шепотом спросил он у подошедшего Мальгина.
– Дочь Лондона, – сухо ответил хирург, вытянул из полусферы вириала дугу эмкана и оглянулся на топтавшуюся у порога пару. – Проходите, садитесь.
«Беседка» растянула прозрачно-кисейные стены, из ее пола выросли три «бутона» кресел и световая нить виома, развернувшаяся в объем изображения с внутренностями реанимационной камеры: в зеленоватом сумраке, опутанный шлангами, с десятками мигающих глазков по всему телу, полулежал Майкл Лондон.
Акулина, прижав кулачки к груди, тихо вскрикнула:
– Папа!
– Изменений нет, – выслушал Клим пси-шепот Гиппократа. – Реакции отсутствуют, процессы обмена идут, но вяло. Парасимпатика практически на нуле. Последняя «фаза хозяина» была девять часов назад.
Мальгин снял эмкан, сказал тихо:
– Состояние прежнее, он жив… аппаратно. И все-таки надежда есть.
– Спасибо, – прошептала Акулина. – Я слышала, что у вас уже были такие больные… Шаламов, да? А отец не станет таким же?
Клим повернул голову и посмотрел ей в глаза. Девушка прочитала ответ.
– Я поняла… никаких гарантий… и все же мы надеемся… я и мама… мы любим его! Вы спасете отца? Только не говорите «нет»!
Мальгин покачал головой, с трудом отводя взгляд. Этого ты могла бы и не произносить, девочка, сказать «нет» проще всего, но и «да» говорить без надежды на успех я не умею. С Шаламовым я тогда ошибся, недооценил рост его второго «я», а с Лондоном такой ошибки не допущу.
– Я поняла, – повторила Акулина полушепотом; глаза ее были глубоки, черны и полны влаги, но слезы она сдержала.
Ушла она вместе с притихшим другом через несколько минут, посмотрев, как автоматика меняет на теле отца аппараты поддержки жизни.
Заремба шумно вздохнул, просидев безмолвно – что само по себе уже было чудом! – все это время.
– Ну и девица! Американка, а по выговору не скажешь. И на отца она, по-моему, не похожа.
– У нее мать русская… Кстати, почему ты здесь? Разве у Билла-старшего своих клиницистов не хватает?
– А мне интересно работать с Лондоном. Проблемщик я или кожура от банана? – Заремба поднял бесхитростные глаза. – Да и Стобецкий не возражает.
– Ну тогда сиди. – Мальгин встал и вышел, не оглядываясь.
На душе было пасмурно и неуютно, не покидало беспокойство за Купаву, хотелось повидать дочь, поговорить с отцом, еще с кем-нибудь, кто мог бы хоть как-то успокоить его, а откуда-то наплывали ощущения смутной тревоги и – диссонансом – жажда чудес…
Джума Хан стоял на вершине колоссальной трехгранной пирамиды и задумчиво смотрел «вниз», на одну из граней, края которой терялись в дымке атмосферы за пределом видимости. В центре грани лежала ощутимо тяжелая, выпуклая лужа бликующего расплавленного стекла, отороченная ослепительно белой пушистой пеной. Казалось, пена эта светится сама или скрывает внутри прожилки необычных светильников. Грань пирамиды не была ровной, ее избороздил узор трещин, рытвин, ям, холмов и длинных каменистых гряд, но на расстоянии этот узор размывался, прятался под утолщавшейся постепенно желто-зеленой дымкой, и грань превращалась в гладкий бильярдный стол размерами в несколько тысяч километров…
Конечно, это была не пирамида: Джума стоял на одной из вершин гигантского куба под названием Страж Горловины, планеты, расположенной в устье «серой дыры», которую открыл Даниил Шаламов во время своего нашумевшего спасательного рейда. И «лужа стекла» в центре грани планеты-куба была на самом деле одним из шести ее океанов, а белая пена – пеленой облаков. Зрелище было необычным, завораживающим, удивительным, и редко кто из посещающих вершины куба – их назвали Углами с прибавлением цифры от единицы до четырех, чтобы хоть как-то различать в отчетах (Джума стоял на вершине «Угла-3»), – не замирал в благоговении перед непостижимой фантазией и мощью Природы, создавшей этот феномен. Впрочем, кое-кто из ученых всерьез утверждал, что планета-куб была создана искусственно…
– Хорошо смотришься, – раздался в наушниках чей-то веселый голос.
Джума оглянулся не сразу, с трудом возвращаясь к реальности. К нему приближался похожий на йети, одетый, как и он сам, в мохнатый, ослепительно белый скафандр, Андрей Бегич, пограничник из дружины Торопова, обслуживающей весь район исследований. За его спиной в сотне метров стоял драккар, из которого выпрыгивали косматые «снежные люди» – пограничники. Было странно смотреть на эту сцену: казалось, драккар вот-вот заскользит вниз «по склону» и разобьется где-то «внизу» о «гору стекла», хотя на самом деле стоял он довольно прочно, повинуясь закону тяготения.