– А как же ты про нее статью писал? – искренне удивился Игорь.
– Старик, ты не представляешь себе журналистику… Там все можно!
– Я бы посмотрел, – неожиданно вырвалось у Игоря, но он тут же спохватился: – Пардон, совсем не хотел навязываться…
– Да ты что, старик! – ухмыльнулся Костя. – Какие проблемы – мы ж соседи теперь. Заходи, жену бери, новоселье вместе отметим. Только ты обязательно похвали Елену, когда ее картины будешь смотреть, что-нибудь такое маргинальное скажи.
Игорь вернулся к себе. Смутная улыбка витала на его губах – сосед оставил после себя очень приятное впечатление. Он хотел было приступить к делам, которые поручила Лара, но такое расслабление вдруг накатило на него после дружеского разговора, что он прилег на диван и невольно уснул.
За окном буйствовал ледяной ветер, перед окнами раскачивались, словно протестуя, верхушки деревьев, мчались бесконечные сизые облака – они закрывали все небо, им не было конца и края… А сон приснился Игорю солнечный, теплый.
…Он видел себя маленьким мальчиком – хорошеньким кудрявым херувимом, заласканным до такой степени, что все окружающие пророчили его родителям мрачные картины будущего. Его никогда не наказывали, позволяли ему абсолютно все. Сколько раз, спрашивая позволения у матери или отца сделать что-то, спрашивая скорее из любопытства и не опасаясь возможного отказа, он получал ответ: «Ты свободный человек, пожалуйста, делай, что считаешь нужным». Иногда родители не советовали приступать к непосредственному исполнению замысла, но категорических запретов не было никогда.
«Эгоистом вырастет, – говорили им. – В старости от него и стакана воды не дождетесь!» Не раз какая-нибудь соседская бабулька или сторонний наблюдатель рекомендовали отшлепать Игорька хотя бы для эксперимента – нельзя же воспитывать ребенка только с помощью пряника, надо и кнут применять! Но родители в ужасе руками махали: им казалось невозможным наказать собственное чадо, они страшились совершить непоправимое, загубить, испортить чистую детскую душу, боялись, что сын обидится на них навсегда. Если он просил о чем-то – всегда получал желаемое. Время было скудное, застойное, родители во многом себе отказывали ради сына, ради улыбки на его лице. Он обожал клубнику, и едва на рынке появлялись первые ягоды, очень дорогие, перед Игорьком оказывалась тарелка, полная спелых сочных плодов. «А ты, мама, разве ты не хочешь?» – спрашивал он, удивленно заглядывая матери в глаза. И слышал в ответ: «Нет. Может, одну ягодку…»
Ему снилось, как он идет с матерью – она, такая юная, симпатичная, в цветастом коротеньком платье по тогдашней моде, ведет его за руку. Солнце сплошным потоком льется на них, он жмурится, черный асфальт плавится под ногами, за кирпичной стеной шумит старый рынок. «Подожди здесь, – говорит она. – Я быстро, а то тебя там затолкают».
Он остается возле ворот – в те времена еще было можно оставлять детей одних – и ходит, скучая и томясь, вдоль кирпичной стены, разглядывая собственные сандалии. В стене низенькая дверь, вся покрытая трещинами. Игорек не помнил, чтобы когда-нибудь эта дверь открывалась, на ней висит огромный ржавый замок. Из любопытства он дергает ручку – дверь вросла в землю намертво, она даже не отзывается на толчок. Внизу рассыпана щебенка, растут чертополох и какие-то мелкие городские цветы желтого цвета, чахлые и полузатоптанные…
Пожилой татарин Ахмет Саидович метет асфальт перед рынком, потом останавливается перед мальчиком и строго глядит. Лицо дворника абсолютно непроницаемо и неподвижно, но Игорь не чувствует страха.
«Своя мама ждешь?»
«Да».
«На конфетка».
Это почти ритуал – каждый раз дворник дает ему дешевую карамельку с приторным липким запахом, но Игорек, закормленный бабаевским шоколадом, никогда не отказывается от нее. Очень ему не хочется огорчать Ахмеда Саидовича, хоть у него и такое строгое лицо.
Наконец появляется мама. В руках у нее авоська, полная картошки, и небольшой пакет – сквозь целлофан видно красные ягоды. «Это тебе! – говорит он, протягивая матери сорванный цветок. – С праздником Восьмого марта!» Восьмое марта было тысячу лет назад, но мама чуть не плачет от умиления: «Спасибо, золотце…»
Родителей уже нет в живых, старый рынок снесли, на его месте давно стоит длинный сарай из стекла и бетона, но до сих пор Игорю хочется знать, что там, за старой дверью, было.
…В квартиру резко позвонили. Игорь вскочил и, путаясь спросонья, стал открывать замки.
– Поставили, да? – весело спросила Лара, влетая в коридор, нагруженная сумками и пакетами. – Больше не стали просить заплатить?
– Нет, все, как и договаривались…
– Что это с тобой?
– А я спал. Представляешь, мне приснилось детство, как мы тогда с мамой…
– И коробки не разобрал? – огорчилась Лара, заглядывая в комнату. – Эх ты, сон Обломова… Нельзя так бездарно тратить с трудом заработанный отгул!
– Ларчик, если ты будешь ругаться, у меня настроение испортится. Мне такой сон…
Лара начала молча раздеваться, напустив на лицо выражение мученицы, терпеливо принимающей все страдания.
– Отнеси сумки на кухню, – кротко сказала она. – Я буду ужин готовить.
– Хочешь, я картошку почищу?
– Спасибо, но я специально купила рис…
Она крутилась возле плиты, а Игорь сидел за столом и, подперев голову рукой, наблюдал за женой. Неопределенная, мечтательная улыбка все еще играла у него на губах.
– Лара, ты помнишь, как мы познакомились? – вдруг спросил он.
– Конечно, – спокойно ответила она. – У меня зонтик открылся в переполненном троллейбусе, а ты помог мне его закрыть.
– Ты им какой-то даме умудрилась порвать колготки, и она страшно ругалась, но я выступил в роли миротворца.
– Послушай, а я не помню никакой дамы!
– Была, была! Ты знаешь, я до сих пор уверен, что ты нарочно нажала кнопку на зонтике – тебе был нужен повод, чтобы со мной познакомиться.
– Конечно! – засмеялась Лара. – А то стоит рядом симпатичный юноша, глазеет, и все. Хотя нет, на кнопку я нажала случайно.
– У тебя подсознание сработало, инстинкт. Ты всегда сначала делаешь, а потом думаешь.
Тогда он и влюбился в Лару. Сразу, не раздумывая, бросился в любовь, как в море, сомнения нисколько его не терзали – Лара была очень похожа на маму. Не внешне – нет, но внутренней своей сущностью, жертвенной и бескорыстной, горячим, бездумным желанием отдать все, не прося ничего взамен.
Через две недели после знакомства они понесли заявление в загс, поражая всех своим легкомыслием. Помнится, Ларина мать, почтенная матрона, весящая центнер с лишним, рыдала на свадьбе, предчувствуя какие-то неведомые, но очень страшные беды, которые должен принести ее дочери столь скоропалительный брак. Ни одно из ее туманных и жутких пророчеств не сбылось. Но тем не менее до сих пор она с подозрением поглядывала на зятя. Даже когда прошлой осенью Лара сообщила ей, что они собираются покупать новую квартиру, мамаша поджала губы и многозначительно произнесла: «Ну-ну…»