Завтрак прошел в гробовом молчании. Сразу после завтрака Константин отослал Ираклия хлопотать о похоронах. Уехал сам — таким мрачным Нина его еще не видела. В Институт Склифосовского к Варваре Петровне собралась Ирина, с ней вызвалась поехать Зоя — ее синий «Пежо» скрылся за воротами. Нина с барабанным боем покормила Леву, судя по всему, ей теперь приходилось выполнять при нем обязанности не только врача, но и няни. В отсутствие Варвары Петровны о мальчике никто не вспоминал: всем сейчас было не до него. Говорить о приезде в Калмыково консультанта, специалиста по детским нервным заболеваниям — именно в такой роли, по мнению Нины, дом этот должна была посетить Катя, — сейчас тоже было просто не с кем. Кроме, конечно, Павла Судакова…
А он явно искал общества Нины — даже заглянул в детскую. Нина передала мальчика с рук на руки одной из домработниц. Та взяла Леву на руки и понесла в ванную — купать. Потом она должна была сменить белье и по просьбе Нины повесить новые шторы: те, что были на окнах, — темно-зеленые тяжелые с золотыми кистями, были слишком мрачны, затеняли комнату.
— Мальчику нужен свет, больше света, солнца, — пояснила свою идею Нина в присутствии Павла.
— Где вы видите солнце? — спросил он. За окном стояла пасмурная мгла.
Следом за ним Нина спустилась вниз, в кабинет. Днем он выглядел вполне респектабельно, даже скучновато — книжные стеллажи от пола до потолка, письменный стол. Потайного сейфа сейчас не было видно, он снова был замаскирован книжными полками. Нина прошлась вдоль них — Гёте, Гораций, Гомер, философ Ильин, физиолог Павлов, рядом Карл Маркс, Ленин — издание пятидесятых годов, труды Сталина — в этом доме с ними не подумали расстаться, целое собрание военных мемуаров, полки, сплошь заставленные технической литературой, а затем неожиданно «История церкви», Эллиан «Пестрые рассказы», «История Византии» в семи томах — дореволюционное издание, Ефрем Сирин, Сократ Схоластик, Библия.
Павел Судаков молча следил за ней. Нина чувствовала на себе его взгляд. Она уже успела отметить про себя, что он двигается по дому как-то странно — то ступает вроде нормально, уверенно, а то внезапно вдруг замирает, крепко держась за дверной косяк, за угол шкафа, за спинку стула, поворачивается всем своим тяжеловесным корпусом, медленно, неловко, словно бы с опаской. «Был бы очень даже ничего мужчина, если бы не эта странная спотыкающаяся походка, — думала Нина. — Как будто он после инсульта. Но ведь он еще совсем нестарый, для инсульта вроде рановато».
— Наверное, смотрите на меня и думаете: вот еще потенциальный пациент, да? — неожиданно спросил Павел Судаков, словно угадав ее мысли.
— Нет, ничего такого я не думаю, хотя… Вас что, головокружения беспокоят?
— А что — заметно? Это после аварии. — Павел подвинул ей кресло. — Сам виноват. Какой же русский не любит быстрой езды? А в результате — полгода в госпитале, потом еще полгода на реабилитации, а теперь вот медленно, но верно прихожу в норму. Но головокружения сильные бывают, это точно, особенно при такой вот поганой погоде, при таких вот семейных драмах… Да уж, семья моя бедная… Нина Георгиевна, позвольте вопрос?
— Да?
— Вы замужем?
— Была, пять лет как разведена. У меня маленький сын. — Нина выпрямилась. Отчего-то она знала, о чем будет этот вопрос — уж слишком пристально глядел на нее этот грузный, покалеченный странноватый сорокалетний мужчина, с которым судьба свела ее под крышей этого дома.
— Я дважды был женат, и оба раза, что называется, нам обоим не повезло, — Павел усмехнулся. — Детей своих нет, чему я очень, знаете ли, рад.
— Ничего радостного в этом нет, — возразила Нина. — Одинокая старость в перспективе.
— А я до седых волос не доживу, — сказал он. — Мне гадалка нагадала. Цыганка, не какая-нибудь там, а настоящая таборная.
— И вы ей поверили?
— Это было еще до аварии. Тогда не поверил и потом в госпитале, когда лежал, кости сращивал, тоже не верил — думал, соврала, ошиблась, а сейчас вот верю.
— Почему сейчас?
— Нина Георгиевна, что, по-вашему, с моим племянником? — не отвечая, спросил он.
— С Левой?
— Да, с Левой. Вы сейчас напустите на себя врачебную строгость, скажете: мальчик пережил шок, и его последствия до сих пор не преодолены, нужно время…
— Естественно, но…
— А вам не кажется, что он никогда уже не будет прежним? Никогда не поправиться?
— Он поправится обязательно.
— Извините, но вы совсем еще молодой, неопытный врач.
«Он меня раскусил. Наверняка справки навел, узнал, что никакой я не детский психиатр-психолог, самозванка несчастная, шпионка, сейчас вот выведет меня на чистую воду и выгонит с позором», — испуганно подумала Нина.
— Если бы вы были более опытны, вы бы ответили мне, всем нам: не надейтесь, граждане, этот ребенок, последний из рода, никогда не поправится.
— Но почему? Откуда у вас такая уверенность?
— Да потому, что он — последнее звено в длинной, очень длинной цепи, которая наконец-то разорвана раз и навсегда. Нина Георгиевна, неужели вам еще не ясно, что эта семья, наша семья, больна, она вырождается. И то, что случилось с моим племянником, — прямое этому подтверждение.
— Мальчик пережил сильнейший шок, у него на глазах убили его мать. Человек здоровый, взрослый реагировал бы на произошедшее точно так же. При чем здесь вырождение семьи? Как вы вообще можете так зло.., так резко, — Нина, допустив оплошность, быстро поправилась, — говорить о своих близких?
— В том-то и дело, что это все близкие мне люди. И я вижу.., понимаете, вижу, наблюдаю, как они меняются. Здесь все было иным, а теперь все стало таким, каким вы это видите сейчас. Вырождение… Странная это вещь. Какие стороны оно затронуло? С физическими данными все вроде бы в полном порядке. У нас в семье все всегда были физически здоровы, выносливы, красивы. Дядя Костя — их отец с юности играл в теннис, отлично плавал, увлекался в последнее время дайвингом — два года назад они всей семьей летали в Австралию, на Большой барьерный риф… Его жены — я помню всех их — были очень хороши собой, особенно мать Ираклия… А вы заметили, как сам Ираклий похож на их деда? Это же одно лицо. Сразу всем в глаза бросается. Он занимался карате. Положите друг на друга пять кирпичей, и он разобьет их одним ударом кулака. Дайте ему подкову, и он разорвет ее пополам. А Зоя? Какая она изящная, гибкая, хрупкая — просто само совершенство. А Дуня — Евдокия, мать Левы, старшая в роду, — вы не видели ее, но честное слово, поверьте мне, она была настоящей красавицей. И близнецы Ириша и Федя тоже всегда были милы, симпатичны. У Иришки все данные еще больше похорошеть. И Федя наш, он тоже.., если бы не погиб… В общем, с чисто физическими данными у них всех полная норма.
— Но вы же тоже, — перебила его Нина.
— Я тоже не урод, хотите вы сказать? — в свою очередь перебил он ее.