— Сына от второго брака звали Ираклий, были еще и младшие братья и сестры. — Катя помолчала. — Они все очень недолго правили совместно, а потом погибли в одну ночь во время кровавого дворцового переворота. Византия досталась одному.
— Это Павел Судаков рассказывал Нине?
— Да. Она не была заражена «версией мстителя» в отличие от нас… Она воспринимала все, как есть там, в доме. И ей показалось, что Павел тогда рассказала ей эту историю не случайно.
— Я не понимаю, какое это может иметь отношение к делу?
— Прямое. — Катя смотрела в окно. — Если сам Павел только делал и делает вид, что верит в версию мстителя.
— Он сказал, кому из царских детей там, в этой Византии, тогда досталось все? Это ведь был братец по имени Ираклий, да?
— Нет, — Катя покачала головой, — согласно истории это был не Ираклий.
Колосов только хмыкнул.
— Знаешь, Никита… Говорят, прошлое — ложь. И мы не Византия. И никогда ею не были, даже во времена генерала Абаканова. Но если это так, если прошлое — ложь, что тогда есть настоящее? Ты видишь эту яблоню? Где ее яблоки?
Колосов облокотился на подоконник.
— Генку Сивцова по кличке Сова с подельниками из Матросской Тишины доставили. — В отличие от Кати он смотрел на автозак во дворе. — Это по разбойному нападению на семью предпринимателя в Люберцах. Там уже дело на мази, Сове обвинение в полном объеме предъявили… В отличие от нас, у них там все идет гладко. Даже стволы изъяты. И похищенное, правда, еще не в полном объеме. Эх, звали меня шесть лет назад отдел краж и грабежей возглавить. Сейчас бы как сыр в масле катался. Раскрываемость традиционно тридцать пять процентов, большего там никогда и не спрашивали, не требовали. Ловил бы таких вот, как Сова, жизни бы радовался… Так ведь нет, уперся, отказался… Теперь сиди тут к едрене-фене, подбирай трупы, как похоронная команда.
— Как поступим с Ниной? — прервала эти его излияния Катя.
— Я бы попросил ее оставаться пока там.
— Она в одном доме с убийцей, Никита. И потом там ребенок. Каким бы ни было сейчас его здоровье, мы не должны забывать, что и он тоже наследник всего этого абакановского добра… Я боюсь, что…
— Комманданте Ануфриев после волгоградского облома от операции на время самоустранился, а я.., что ж, если Нине там так страшно, она может оттуда уехать хоть сегодня. Это дело добровольное, но я все же попросил бы ее остаться.
— Ей страшно, но она не из тех, кто подводит друзей в трудную минуту. Она и там, в Май-Горе, помнишь, сражалась до конца. И тебе это отлично известно. Но одна она не справится, ей надо помочь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я хочу снова поехать туда.
— Пока это невозможно, — сухо отрезал Колосов. — Можно все испортить.
«Чего уж больше портить?» — отчаянно подумала Катя, но, взглянув в лицо начальника отдела убийств — а он сейчас был именно начальник, а не добрый малый Никита, промолчала.
Прошло четыре дня, и все закончилось похоронами. А после похорон жизнь по капельке потекла дальше. Никита Колосов все эти дни ночевал на работе. Но это была напрасная жертва: у Абакановых-Судаковых ничего, кроме подготовки к похоронам и самих похорон, не происходило.
День пятый начался с того, что позвонила Нина и сообщила: Зоя Абаканова уезжает. «У нее билет на поезд в Санкт-Петербург. Оттуда она едет в Хельсинки, а потом — на пароме в Стокгольм».
— Удирает девчонка от братьев, — резюмировал Колосов. — А почему не сразу из Москвы в Финляндию? Отчего через Питер?
— По словам Нины, Зоя едет через Питер потому, что в Питере могила ее матери. Она была похоронена там по завещанию, и там у Зои есть родственники. Перед отъездом она хочет их повидать, она сама так сказала Нине, — ответила Катя. — Поезд у нее в 15.10 с Ленинградского вокзала. Нина сообщила, что ее собирается провожать Павел. Он сейчас там, в Калмыкове.
— Это я знаю, — хмыкнул Колосов (за домом, вообще за всеми Абакановыми-Судаковыми, как он и обещал, все эти дни велось круглосуточное наблюдение).
— Твои сотрудники будут на вокзале? — тревожно спросила Катя.
— Конечно. Если это он, от него — провожающего — чего угодно можно ждать. Еще толкнет девчонку под поезд и потом скажет, что она сама бросилась, как дед их Ираклий.
— Кстати, а где… Ираклий? — тихо спросила Катя. — Нина сказала, что дома его нет.
— Он ночевал в своей квартире на Багратионовской. С самого утра торчит в баре на Сеславинской улице у станции метро.
— Никита, у меня в одиннадцать брифинг в министерстве, так что я уеду на Житную. — Катя отчего-то (вроде бы не с чего было совсем!) нервничала. — С Ниной я буду на связи — и сейчас, и вечером. Раз ты мне не разрешаешь к ней поехать, то… Ладно, ладно, подчиняюсь. Продолжайте вести наблюдение, майор.
И майор Колосов продолжил вести наблюдение. Мобильные группы, прикомандированные к фигурантам, докладывали ему ситуацию каждый час. В целом она была стабильной. В 13.30 на бывшую госдачу в Калмыково приехало такси. Павел и Зоя отправились на нем на Ленинградский вокзал. Провожать на крыльцо их вышли Ирина и Нина с Левой на руках.
Одна из машин наблюдения осталась у дома. Другая последовала за такси. На Ленинградском вокзале двое оперативников прошли за фигурантами на перрон.
— Она садится в поезд, — докладывали они Колосову. — Они о чем-то говорят. Прощаются.
У вагона действительно прощались. Зоя вынула из сумки билет. Павел держал в руках ее роскошный дорожный баул «Луи Вуитон» с вещами.
К платформе пригородных поездов подходила электричка из Твери. Платформа была забита «челноками» с полосатыми тюками и громоздкими сумками на колесах. Там было шумно, здесь, возле фирменного серебристо-синего поезда Москва — Санкт-Петербург, чинно и тихо.
— Ну вот. — Зоя теребила билет. — Как приеду завтра, позвоню… Нет, сначала на кладбище пойду к маме… Павлик… Павлик, о чем ты думаешь? Ты сердишься на меня?
— За что? — Он переложил тяжелый баул в другую руку. Прежде, до аварии, такая ноша показалась бы ему смешной. Но сейчас все было по-другому.
— Ирка должна была ехать со мной. — Она не может бросить больную мать… Ты не волнуйся, Зоя. Все хорошо, ты не волнуйся за нее.
— Пора в вагон? Нет, еще не пора… Минут пять еще есть.
Гудок тепловоза, шум вокзальной толпы. Павел Судаков поставил баул на перрон. Прямо над ними светилось, переливалось яркими огнями гигантское рекламное панно. Он уже видел такое когда-то…
А что там было еще? Шелковый занавес, парусящий на морском ветру, прохладный портик, тени на мраморных плитах пола. Гудок тепловоза. Стук колес, что вот-вот настигнут, раздавят… Раб-сириец, бубнящий стихи Паллада, заткнувший уши воском, притворившийся глухим к звукам, наполнившим дворец, — крикам о помощи, стонам, детскому плачу, предсмертным хрипам, что вот-вот оборвутся… «Полон опасностей путь нашей жизни. Застигнуты бурей, часто крушенье в нем терпим мы хуже пловцов. Случай — наш кормчий. Мы как по морю плывем, сами не зная куда…»