И потом сотрудники ЧОПа… И еще эта старушка – дочь маршала Сорокина, сама хлебнувшая лиха в годы репрессий.
Нет, тут что-то не так. На розыгрыш не похоже. Но случай типично для коллекции служебных историй «небывалое бывает».
Странно, что речь зашла именно о Замоскворецком универмаге. Что-то такое с ним связано… Катя на мгновение закрыла глаза. Да, вот… витрина – огромная, зеркальная, и она видит в ней свое отражение. Маленькая фигурка… Сколько лет ей тогда было? Четыре? Пять? Они идут с няней по улице. Няня крепко держит ее за руку, а мимо проезжает синий троллейбус. И витрина – такая большая витрина блестит как зеркало, и все, все в ней отражается: троллейбус, облака, прохожие и Катя. Нет, не вспомнить себя пятилетней никак. И лица там, в витрине, не разглядеть сейчас. Одни лишь смутные обрывки – жарко, это потому что пальтишко теплое, красное, а уже весна, конец марта. Ручьи текут по асфальту. Да, витрина Замоскворецкого универмага, и время действия весна. И буквы огромные над входом. Весна, ручьи, грачи прилетели… А то, другое, случилось зимой. В самый лютый мороз.
И няня весной появилась в их доме другая, родители работали, а в детсад Катя никогда не ходила, так же как и друг детства Сережка Мещерский, и второй друг детства Вадим Кравченко – муж теперешний и, возможно, скоро бывший. Домашние дети – так они и росли дома кто с бабушками и тетками, как Мещерский, кто с дедом, как Драгоценный, а кто с нянькой, приходящей поденно. Да, да, весной нянька появилась другая, а та, прежняя… Что же с ней стало?
Кате внезапно стало душно. Нет, и вспоминать это не нужно. К черту Замоскворецкий универмаг… Вот они с нянькой идут по улице мимо витрин, и ручьи текут по асфальту, и Катя все смотрит, смотрит на себя в эти витрины, как в зеркало. Может, с тех самых пор в ней и засела эта неистребимая привычка смотреть на себя во все отражающие поверхности – стекла припаркованных машин, мраморный цоколь…
Они гуляют с нянькой по Москве, а до этого долго ехали на троллейбусе. Вышли и медленно идут. А впереди двери – стеклянные распашные, – и они кажутся ужасно новыми на фоне коричневых стен и серых гранитных ступеней входа. Одна ступенька, две, три, и вдруг…
Катя вспомнила это ощущение, как она выдернула… нет, попыталась вырвать свою ладошку из руки няньки, которая вела ее вверх по ступенькам к дверям… к этим стеклянным распашным дверям Замоскворецкого универмага.
Нет, не пойду… не хочу… не пойду туда, нас там закроют!!!
Да что ты, девочка, что с тобой? Почему ты так кричишь? Чего ты боишься? Это же просто большой магазин. Замоскворецкий универмаг.
Катя открыла глаза. Все, все, все, все… Хватит, хватит. Почему же так страшно вдруг стало? Страшно… и еще какое-то чувство – докапываться до его сути нет сил, потому что станет только хуже. Вот здесь и сейчас – в тесном коридоре отдела вневедомственной охраны – станет только хуже и воздуха вообще не хватит – сердцу, легким…
– Эй!
Кто-то что-то сказал, спросил, окликнул…
– Эй, на палубе?
Катя оглянулась: в тесном коридоре она не одна. На банкетке расположился тот самый тип в черном костюме и белой рубашке без галстука. Длинный, средних лет, темноволосый.
– Все в порядке?
Голос у него… хороший голос, мужской, уверенный в себе. А в руках маленький блокнот и ручка. Что-то пишет, и выражение лица – сосредоточенное и задумчивое, а теперь вот… смотрит. И тогда тоже во время их перепалки с Мещерским тоже смотрел с любопытством.
Катя присела на банкетку – на дальний край. Сейчас посижу и пойду в паспортный, интересно, Мещерский ушел или все еще ждет?
– Ну что, все в порядке? – настойчиво переспросил незнакомец.
– Да, наверное, голова закружилась.
– Вы тут работаете?
– Нет.
– А где?
Ответить: «А вам какое дело?» Грубо получится, он же вроде как участие проявляет… и любопытство.
– Не здесь.
– Но в этой системе? – незнакомец смотрел на нее, держа блокнот. А в нем строки какие-то в столбик.
– Я работаю в Пресс-центре, я криминальный обозреватель, с прессой сотрудничаю.
– Журналистка, что ли?
– Считайте, что да.
– И статейки сами сочиняете, печатаете?
– Сочиняю.
– А вообще?
– Что вообще?
– Ну кроме статей? Пишете чего-нибудь?
– Времени нет.
– А тот коротышка, что ругался, он вам кто?
– Простите, а вам какое дело? – Грубо, конечно, получилось в ходе уже завязавшейся оживленной беседы, но Катя просто обиделась – этот долговязый тип обозвал милягу Мещерского «коротышкой»!
– Да так. Он вроде как наезжал на вас там, в паспортном. Я уж подумал, супружник ревнивый. У такой девушки… такой высокой длинноногой девушки и такой потешный Винни-Пух на ножках.
– Всего хорошего. – Катя поднялась. Обсуждать Мещерского с этим наглецом она не намерена.
– Да ладно, погодите… погоди… Раз статьи пишешь, может, с рифмой мне поможешь?
– С чем?
– С рифмой к слову «магнолия». Что-то никак не идет вот уж второй день, а стихи жаль… хорошие вроде получились.
От неожиданности Катя снова села на банкетку. Этот тип, по костюму он на телохранителя похож. Ну да, и тот лысый в блестящем костюме на старого мафиози смахивает – она вспомнила, – он, скорее всего, его босс. А этот «личник»… совсем как Драгоценный со своим вечным работодателем Чугуновым… Нет, на Драгоценного он ни капли не похож. Все другое – выражение лица, глаз, вся фактура иная, хотя весьма и весьма недурная мужская фактура.
И вот этот «личник», явившись в отдел вневедомственной охраны по неизвестно какому делу… Что-то там Бурлаков говорил… что, он, мол, вызвал владельца здания… хозяина универмага для объяснений ночного инцидента, переполошившего округу… Так вот этот «личник» в коридоре вневедомственной сидит и сочиняет, пишет стихи?
– А вы что, стихи пишете?
– Ага. Да нет… так, балуюсь иногда от нечего делать. Когда время свободное есть. Ну так что с рифмой к слову «магнолия»?
– История, «Астория»…
– «Астория» – это гостиница, «Кастория» – это фабрика шуб в Греции, черт бы ее побрал.
– Монополия… метрополия… Прочтите строфу, как там у вас в контексте…
– Нет, коряво еще, стесняюсь. Надо поработать над текстом.
Катя взглянула на собеседника. Тон прямо как у редактора. А пиджак под мышкой топырится – явно кобура там, скорее всего, пушка, либо травматическая, либо газовая. Вряд ли с самой крутой сюда в милицию приперся, но, видно, и с крутыми умеет обращаться – от «макарова» до «стечкина». Видно… таких сразу видно.
– Ну тогда сложнее. Можно с рифмой поэкспериментировать.