И хотя он просто заходился от плача, мама на помощь никогда не являлась. Она и не могла явиться. Ее не было дома, она работала. И поэтому ничего не могла знать о всех этих снах.
Однако с некоторых пор сны оставили Павлика в покое. И мама больше не уходила. И было так странно, так непривычно знать, что она всегда здесь, рядом с ним — в комнате или на кухне. И что стоит лишь позвать ее, оторвавшись от телевизора или компьютера, и она тотчас же отзовется. И придет — принесет чашку яблочного сока, сядет рядом, обнимет, взъерошит волосы, поцелует, ущипнет за щеку, озабоченно спросив, отчего это он такой сегодня бледный и не болит ли у него голова или живот.
На то, что у него что-то болит, Павлик никогда ей не жаловался. И в ванной утром, и перед сном всегда раздевался и умывался сам, чтобы она не видела синяков на его руках и бедрах. Мама, конечно, считала, что это она научила его быть самостоятельным и что в свои шесть лет он вполне может раздеться и умыться без ее помощи. А Павлик считал, что так будет лучше. Ведь если бы мама увидела эти синяки на его теле, она бы начала спрашивать, и ему бы пришлось рассказать ей о том, что он видел и делал во сне. А это было очень стыдно.
Вообще, честно признаться, гуляя один во дворе, Павлик всегда чувствовал себя там гораздо лучше, чем дома. Снег, тополя, качели, вороны, чирикающие на ветках воробышки — все это было настоящим, и не надо было пугаться никаких страшных снов.
Снег был холодным и мокрым. Качели скрипели. Вороны хрипло каркали над головой. А еще во дворе было полно разных машин. Павлик ходил между ними, разглядывал, учился различать марки и мечтал украдкой о том, что, когда он станет взрослым, у него будет вот точно такая машина — синяя с такими вот блескучими фарами или вот такой огромный джип.
Мама отпустила его во двор всего на час. Задерживаться Павлику и самому не хотелось — по телевизору начинались мультики про звездный десант. А потом до обеда можно было бы поиграть на компьютере в «Цивилизацию», которую Павлик в свои шесть лет удивительно быстро освоил. Сверстников во дворе этого нового дома у Павлика не было. Правда, на карусели вечно кружилась, визжа и хохоча, какая-то трехлетняя мелюзга в болоньевых пуховых комбинезонах и шапках с помпонами. Но с такими малышами Павлик даже разговаривать считал ниже своего достоинства. Они всегда гуляли под присмотром бабушек, бестолково копошились, ковыряли снег одинаковыми оранжевыми лопатками и то и дело хныкали, плюхнувшись на ровном месте в снег или на расчищенную дорожку.
Кроме малышни, во дворе прогуливалась только старуха-соседка с раскормленным плешивым пекинесом. Она как-то приходила к маме — Павлик ее знал — и все что-то говорила, говорила. Мама потом назвала ее «нашей главной активисткой» и еще как-то по имени-отчеству. А Павлик отчества старухи не запомнил, но четко знал, что у нее, кроме пекинеса, есть еще то ли сын, то ли внук, который потряс Павлика своим видом — особенно кожаной со сверкающими «молниями» и заклепками курткой, алым спартаковским шарфом и бритой, круглой как шар головой.
Сдвинув вязаную шапку на затылок, Павлик машинально потрогал волосы — а что, если их тоже сбрить? Колючая, наверное, голова получится, как кактус. А вдруг волосы потом никогда не вырастут? Сзади послышался хруст снега — кто-то подошел.
Павлик оглянулся: перед ним стояла соседка с верхнего этажа, та, что приходила вчера, когда неожиданно погас свет. В доме она была новенькой — как сказала мама, — только въехала. У нее была шуба из коричневого пушистого меха, который Павлику однажды в лифте украдкой удалось погладить. Что это был за мех, какого зверька, оставалось лишь гадать.
Соседка улыбнулась и поздоровалась как со старым знакомым:
— Привет, Павлик.
А затем сказала с тревожным удивлением:
— Ой, как много ворон прилетело! Смотри-ка, вон на березе, и вон там на крыше, и на гараже. Прямо стая целая. Ты не знаешь, откуда они берутся все?
Павлик молча ковырял снег носком ботинка. Обычно он редко разговаривал с чужими людьми. Даже с соседями, которых знал в лицо. Особенно с мужчинами. С соседками, правда, приходилось говорить — например, со старой Надеждой Иосифовной и ее дочерью. Они всегда окликали его, спрашивали, как дела, сколько ему лет и собирается ли он в школу. Дочь Надежды Иосифовны однажды спросила, любит ли он петь и не хочет ли ходить в какой-то детский хор. Так что говорить с соседками приходилось хотя бы для того, чтобынаотрез отказаться от этого хора. А соседки, как заметил Павлик, были все одинаковые — любопытные и бестолковые, они все что-то спрашивали и порой не знали самых обычных вещей. Например, откуда в городе берутся вороны?
— Они из леса прилетают, — ответил Павлик этой новенькой, но, увы, столь же бестолковой соседке. — В лесу сейчас еды нет, а в городе помойки. Они там клюют хлеб и объедки разные.
— Понятно, — кивнула соседка. — Надо же… А я-то думала…
Павлик с облегчением решил: сейчас она скажет, как Надежда Иосифовна, что он умный, не по годам развитый ребенок, похвалит его и пойдет прочь по своим делам. Но соседка указала на стоявшую у подъезда машину и воскликнула:
— Ну и хороша, вот бы мне такую. — И снова с любопытством спросила у Павлика:
— А ты в машинах разбираешься? Как, по-твоему, эта вот быстро ездит?
Павлик посмотрел на машину. Марку он знал — это был «Иж» — буковки были такие на багажнике приварены, а читать Павлик научился уже давно. Насчет быстроты, однако, он боялся ошибиться. Но обсуждать этот вопрос с соседкой показалось ему делом интересным. Тем более, как считал Павлик, в чем, в чем, а уж в машинах-то он разбирался хорошо — особенно в игрушечных, на батарейках.
* * *
Катя приехала в отделение милиции к одиннадцати часам. Наступило время обеденного перерыва, а они втроем все еще заседали в кабинете Свидерко под аккомпанемент визга циркулярки и голосов рабочих, которым словно не было дела до всей этой милиции, что только зря под ногами крутится, мешая такому важному делу, как ремонт.
— Поймите, я не могу явиться в квартиру просто так, без ордера на обыск, — в который уж раз повторил Свидерко, свирепо дымя в лицо Кати сигаретой. — А чтобы дать мне этот чертов ордер, с меня объяснения потребуют. И доказательства тоже.
— Но этот обыск нужен нам для поиска одного из главных доказательств, — не сдавалась Катя.
— Какого доказательства, ну какого?
— Отпечатков пальцев Бортникова, оставленных им в квартире. Если он бывал там, где я думаю, мы его отпечатки найдем.
— А если он приезжал не в эту квартиру, а в какую-то другую? Если вы ошибаетесь? — спросил Свидерко.
Никита Колосов в этот поединок пока не вмешивался, храня нейтралитет. Все, что уже сказала и скажет Кольке Свидерко Катя, он знал. Еще вчера вечером там, в доме, они с Катей говорили именно об этом. О работе и еще раз о работе — других тем так и не нашлось. А потом он оставил ей диктофон и… Было уже поздно, и надо было решать: либо ставить точки над "и", начинать переводить разговор на иные темы и оставаться, либо…