— Я помню, — сказала Катя. — Анфиса, что с тобой, тебе нехорошо? Ты вся дрожишь.
— Сегодня, столкнувшись с этим на улице, — голос Анфисы срывался, — я почувствовала себя как тогда — возле арки Тита. Как под проклятой аркой — смертельный ужас, Катя. Отчаяние, безысходность, близость смерти.
Катя обняла подругу, крепко прижала ее к себе, стараясь не потревожить рану. То происшествие на Палатине она помнила. Был жаркий вечер. Солнце садилось за холмы. На Форуме и на Палатине было, как всегда, полно туристов — в музей под открытым небом прекращали пускать посетителей в пять, но из тех, кто уже гулял среди античных развалин, никто еще не собирался домой, в отель. Катя с Анфисой шли по Via Sacra — священной римской дороге. Мимо прогарцевал конный полицейский патруль — полицейский-парень и полицейский-девушка. На глазах Кати и Анфисы они лихо припустили гнедых коней, галопом въехали на холм и остановились возле триумфальной арки императора Тита. Катя потащила Анфису к ним — ей не терпелось сфотографировать итальянских коллег по борьбе с криминалом и сицилийской мафией на фоне памятника. Арка Тита, ее барельефы, изображавшие разрушение римлянами Иерусалима, устояли перед натиском времени. Катя сфотографировала полицейских. Те великодушно позволили это сделать и потом лихо ускакали в сторону развалин Мамертинской тюрьмы. Она сфотографировала «мыльницей» арку, оглянулась и… почувствовала, что с ее подругой что-то не так.
Анфиса, забыв про свою мощную профессиональную фотокамеру, с которой она до этого в Риме не расставалась, как сомнамбула на ватных ногах приблизилась к арке и, не обращая внимания на запрещающую надпись, медленно вошла под ее своды. Внезапно она пошатнулась и непременно бы упала, если бы не оперлась обеими руками о стену. Катя кинулась к ней — подумала, что от римской жары у толстушки Анфисы случился тепловой удар. Но это был не удар — Анфису била дрожь, у нее, как в лихорадке, зуб на зуб не попадал. Вдруг она глубоко, очень глубоко вздохнула и начала оседать на камни. Катя шлепнула ее по щеке, приводя в чувство, и буквально вытащила на себе из-под арки, усадила на траву. Анфиса открыла глаза — взгляд ее был странен: уплывающий в никуда, испуганный.
— Что с тобой? — тормошила ее Катя.
— Я не знаю… Что это было? Я видела… Катя, я все видела!
— Что ты видела? — Катя не понимала ничего.
— Видела, как их вели. Как жертвенный скот… С деревянными колодками на шеях, рабскими колодками… Я видела стражников, видела толпы народа по обеим сторонам дороги — они смотрели, как их ведут… Я была как бы среди них, горло саднило от пыли, и ноги болели от язв. — Анфиса судорожно дотронулась до своей голой щиколотки. — Я не знаю, как это возможно, но я все видела, чувствовала — и мне было так страшно! Мне и сейчас дико страшно, сердце колотится. — Она цепко схватила Катю за руку. — Они разрушили город, все сожгли. Они убили столько людей… А тех, кто уцелел в резне, продали в рабство, погрузили на свои галеры, привезли сюда и провели по этой вот дороге, вот здесь, перед лицом императора, под этими сводами…
Взгляд Анфисы был прикован к барельефу арки Тита, где римские воины вели связанных пленников Иерусалима. Кто-то из солдат тащил украденный храмовый семисвечник…
Они покинули Палатин и до поздней ночи сидели в Трастевере в летнем кафе на Пьяцца Белли. Анфиса постепенно успокоилась и словно стеснялась происшедшего. Просила Катю не рассказывать никому, а то поползут сплетни — она с приветом, у нее видения. Удивительно, но тогда Катя поверила ей сразу и бесповоротно. Она поверила, что Анфиса в какие-то короткие секунды действительно увидела и сопережила все. Но насколько все это было реально, а насколько фантастично — это уже был вопрос иной.
И сейчас, здесь, еще ничего толком не понимая, Катя снова, не раздумывая, поверила Анфисе — поверила, что та в момент нападения пережила такой же сильный эмоциональный шок, как и тогда под сводами триумфальной арки императора Тита.
— Расскажи мне, что случилось, — попросила она.
— Если коротко, то вот что. — Анфиса прижалась к ней, словно ища защиты. — Я сегодня с трех работала в галерее на Суворовском. Там новое ковровое покрытие привезли в залы, и мне пришлось помочь ребятам. Они там все зашиваются вконец, завтра ведь открытие. Потом мы перекусили, кофейку дернули — Макс пришел, помнишь, я тебя на выставке с ним знакомила, и Женька с ним. Женька снова от него беременна — у них уже будет третий ребенок, а брак он с ней, паразит, все не оформляет официально… В общем, я с ним немножко поругалась. Ну и припозднилась в результате. Доехала до Кропоткинской на автобусе. Вряд ли оно следило за мной по дороге — в автобусе и в метро, — я бы непременно заметила…
— Кто оно? — На этот раз Катя среагировала.
— Подожди. Я хочу, чтобы ты все себе представила. Вышла я тут у себя из метро, и сразу подошел мой трамвай. Народу было мало, а на остановке вообще я сошла одна. Тут у нас стройка возле остановки, но и там, я думаю, никто меня не караулил. Меня ждали у дома.
Катя не стала торопиться с вопросом «кто?» — она смотрела на Анфису, та снова дрожала как в лихорадке.
— Я подошла к подъезду. Дождик еще на Кропоткинской начал накрапывать, а тут у нас, в Измайлове, начал расходиться все больше, больше. Во дворе нашем было темно, лампочки у нас, как всегда, над дверями подъездов вывинчивают малолетки, воруют… Но тут молния сверкнула. Я заторопилась — терпеть не могу грозу. Взбежала по ступенькам и вдруг почувствовала — спиной, что ли, что я у подъезда не одна. Что за мной из темноты наблюдают. Но это мне сейчас, после всего случившегося, понятно. А тогда я просто не обратила внимания, там доска объявлений у подъезда, я шагнула к ней — у нас вот-вот воду горячую отключат, и мне хотелось не прозевать — помыться там, постирать… В темноте ни фига не было видно, и я достала телефон — подсветить. И вот тут я почувствовала ужасный запах…
— Запах? — переспросила Катя.
— Ну да, натурально какой-то мертвечины. Я обернулась и увидела — Катя, в двух шагах от меня было оно.
— Грабитель?
— Никакой не грабитель — непонятное какое-то существо — я даже сначала подумала: ребенок. Недомерок какой-то скрюченный. И запах от него — вонь мокрой кожи. Знаешь, осенью, когда все куртки кожаные напяливают, — в метро не войдешь. Плохо выделанная кожа шибает в нос.
— Ты увидела кого-то, и от него несло мокрой, плохо выделанной кожей, так, что ли?
— Да. Этот недомерок подскочил ко мне — тут снова молния сверкнула, и я увидела, что у него в руке нож и он замахивается на меня вот так. — Анфиса широко замахнулась. — Клянусь тебе — если бы я не отпрянула чисто инстинктивно, не заслонилась бы вот так рукой, нож бы вошел мне в грудь, прямо в сердце. А так лезвие полоснуло по руке. От боли я вскрикнула, а это существо как-то зашипело, выругалось нечленораздельно — голос был какой-то полудетский и вместе с тем хриплый, злобный… Кинулось снова на меня. Я заслонилась сумкой — закричала изо всех сил, начала его отпихивать от себя. Тут, на мое счастье, в наш двор въехала машина — сосед из третьего подъезда, у него джип. Музыка у него играла на полную катушку — видно, принял мужик на грудь по случаю выходного. Этот шум меня и спас. Существо отскочило как ошпаренное и словно растворилось в темноте. Я потрогала плечо — смотрю, кровь, рукав куртки весь промок. Я побоялась упасть прямо там, на ступеньках, бросилась в подъезд. Катя, мне было так страшно, я думала — сейчас сосед уйдет к себе, а это с ножом вернется и прикончит меня прямо в подъезде. Кое-как добралась до квартиры, думала, что кровью истеку, поэтому позвонила тебе. У меня сейчас, когда Костя в отъезде, кроме тебя, никого нет…