Купили. Места оказались приличные.
Светлана Петровна, по-вдовьему, была в черном костюме, но надела на себя почти все бриллианты, которые достались ей от матери и которые в оные годы покупал ей Авдюков.
Зинаида Александровна была в блузке и элегантных модных брюках. За суетой она не успела сделать в салоне красоты прическу: просто гладко зачесала волосы и собрала их на затылке заколкой.
Нателла Георгиевна была очень бледна, но держалась молодцом. Оделась она по уже укоренившейся привычке очень ярко и очень стильно. На нее обращали внимание.
Начало концерта немного задерживалось. Зинаида Александровна разглядывала до отказа заполненный зал.
— Надо же, — хмыкнула она.
— Что? — спросила Светлана Петровна.
— Опять одно бабье, — Зинаида Александровна покачала головой. — Просто наказанье.
Перед ними, за ними, слева, справа, наверху на балконе сидели зрители. Зрительницы. Женские головки были похожи на капустные кочаны на грядках. И все это скопище, все это царство — дамское счастье, женская доля, святое начало — все это копошилось, светилось, переливалось разноцветными красками, шушукалось, переговаривалось, шуршало обертками от шоколада, обмахивалось программками и самыми настоящими веерами, восхищалось, предвкушало, на время забывая обо всем на свете, кроме себя. Зрелище это было — такое зрелище в духоте переполненного зала, в смеси ароматов «Кензо» и «Живанши»! Искрящийся коктейль одиночества и безупречного маникюра, затянутых новыми бюстгальтерами бюстов, наскоро залеченного варикоза и опущений матки, высоких каблуков и несрезанных мозолей, алмазных серег, черных чулок, театральных сумочек, расшитых стразами, перламутровой пудры, словно пеплом, покрывающей лица, губы, сердца — источники тайных желаний.
— Куда ни придешь сейчас — всегда так, — сказала Зинаида Александровна. — Везде, всюду только мы. Мы одни.
— Когда же начнется? — спросила Нателла Георгиевна.
На сцене чинно рассаживались музыканты небольшого оркестра. Кто-то настраивал скрипку.
— Зина, я все тебя спросить хотела, — Светлана Петровна обмахивалась программкой. — А вот тот моряк, офицер, про которого ты рассказываешь так часто… Этот капитан Чернобуев… Он что же… Вы так больше с ним ни разу и не встречались?
— Нет.
— Но это ведь не выдумка, не розыгрыш. Он ведь тебя точно спас тогда. Я, правда, не знаю, как это можно было ухитриться свалиться в воду с трапа…
— Я оступилась. Нечаянно. Я же нескладеха. Вон Нателла все видела своими глазами.
— Это ведь был шефский концерт? — спросила Светлана Петровна. — Твоя мать никогда не отказывалась от шефских концертов даже в преклонные годы. Но вас-то с Нателлой каким ветром занесло на тот корабль?
— Командующий Балтийским флотом прислал за мамой машину — мы все жили тогда в «Астории», так получилось, что мы все поехали туда, в Кронштадт. Это был адмиральский крейсер, — кротко пояснила Зинаида Александровна.
— Так с этим Чернобуевым, который тебя из воды вытащил, вы больше не виделись? — переспросила Светлана Петровна. — Ты ж ведь тогда еще не замужем была. Мишки Вирты тогда еще на твоем горизонте не было. Так почему же ты не…
— Потому, — Зинаида Александровна усмехнулась.
— А встретились бы, глядишь, и было бы у вас все хорошо, — вздохнула Светлана Петровна. — По-людски.
— Это вряд ли, — сказала Зинаида Александровна. — По-моему, все было бы точно так же. В конце концов.
Светлана Петровна умолкла.
Свет в зрительном зале медленно гас. Ряд за рядом — сначала балкон, потом партер тонул в темноте. Освещалась только сцена.
— Нитросорбит есть? — спросила Нателла Георгиевна.
Зинаида Александровна сунула руку в театральную сумочку и на ощупь нашарила там пузырек.
— Одну таблетку. Не глотай сразу, Наташа. Светлана Петровна ободряюще положила свою украшенную бриллиантовыми кольцами руку на запястье подруги.
— Наташа, смотри какой молодой, — шепнула она, глядя на сцену. — Совсем как мы.
Было уже так темно в зале, что по лицу Светланы Петровны было не понять — шутит ли она?
И все же, все же, все же…
Катя была не удовлетворена. Мало ли кто что сказал, а они догадались. Мало ли кто что подумал. Мало ли кто что решил. А что же по правде-то?
Из больницы каждый пошел своим путем. Марьяна потащилась, как на каторгу, в отдел. У следователя только две руки и сто миллионов неотложных обязанностей. Сейф, караулящий своего звездного часа, битком набитый листами исписанной и процессуально-оформленной бумаги, которая почти вся сплошь — гадкие кляузы и доносы, подозрения и скороспелые выводы, идеи фикс, идеи миражи, зависть, доходящая до абсурда, ненависть, доходящая до поножовщины. Весь этот сучий бред воспаленного воображения — слова, слова, слова. Ах, если бы их только не слышать, эх, если бы их только не документировать процессуально!
— А я все же попытаюсь разыскать Мамонтова, — сказала Марьяне Катя перед расставанием. — Дома, наверное, поздно буду. Позвоню тебе завтра.
Вечерело. Парило, как в бане. К счастью, вторая попытка проникнуть в автомастерскую на улице Первопроходцев удалась. Катя еще издали узрела возле ангара знакомое авто Мамонтова — другой такой штуковины на колесах и на свете-то не было.
— Тук-тук, дома кто есть? — Катя, подойдя, деликатно постучала в железную створку ворот.
Внутри сумрак. Бетонный пол, бензиновая вонь. Катя вошла в ангар. Почти все его пространство занимала какая-то механическая доходяга — железный скелет без кузова, без салона, без колес. Какие-то сплошные автовнутренности, вывернутые наружу.
— Эй, кто-нибудь! — Катя бочком стала протискиваться дальше, вглубь и… застыла как вкопанная.
Василий Мамонтов был от нее в пяти шагах. Он стоял на руках. Тело его, вытянутое в струну, подрагивало от усилий и от напряжения. А снизу, с бетонного пола, целился ему прямо в лицо клинок ножа, вставленный рукояткой в пустую жестяную банку из-под краски. Мамонтов увидел Катю, переступил руками. На какую-то секунду острие приблизилось к его глазам.
— Ты чего это? — Катя наклонилась. — Привет.
— Здорово, если не шутишь, — Мамонтов пыхтел от усилий.
— А кинжал-то зачем? — спросила Катя.
— Огра…ничитель.
— Ограничитель? Вот выколешь глаз… И давно так стоишь? Может, примешь нормальное положение? У меня к тебе разговор.
— П-погоди маленько, — Мамонтов снова переступил руками, вытянулся вверх.
— Я из больницы только что. Приятеля твоего проведала, — Катя оглянулась, увидела у стены грубо сколоченную деревянную подставку, села на нее. Все же так удобнее, чем склонившись в три погибели. — Тебя мы, Василий, вспоминали. Кстати, а давно вы с Буркиным дружите?