Этот разговор был в пятницу, а в субботу утром Катя снова звонила Мещерскому. Тот ответил, что они с Вадькой после того, как отвезли Катю домой, немного подежурили у дома Верховцева.
— Тихо там, как в гробу. Мы и уехали.
— Надо было всю ночь стеречь!
— Валя сказал, что это уже не важно.
— А ты больше Вадю слушай! — негодовала Катя. — Он умом повредился после этой пьесы. Верховцев, он же мог.., ну, сделать что-то! Я не знаю что, но МОГ! (И она в своих туманных предположениях была абсолютно права: Верховцев как раз ездил к Арсеньсву, только судьба хранила его до поры до времени.) — А где наш деятель «Я САМ»?
— В офис уехал. Ты дома сегодня. Катюш?
— А куда же я денусь-то?
Она повесила трубку. И заходила по комнате. Эх, руки у вас коротки, Катерина Сергевна, один язык длинный, болтливый!
Позвонила Колосову на всякий случай, не надеясь на успех. Никого. Конечно, суббота, где его теперь найдешь! (Колосов в эту самую минуту как раз спорил с дежурным в отделении милиции.) Катя с горя пошла завтракать. По простоте душевной ей казалось, что после вчерашней встречи с тем убийцей у нее должен пропасть аппетит. (Он всегда пропадал у героинь детективных романов, попадавших в подобные ситуации. Криминальные барышни ни черта не ели, а только «нервно курили сигарету за сигаретой».) Но ничуть не бывало! Она ела с отменным аппетитом, даже вторую чашку кофе выпила.
Вообще эта беседа с Верховцевым на нее как-то не подействовала. «Черствеешь, Катенька, — думала она. — Непрошибаемая делаешься, как орудийная броня. Равнодушная. Но что, впрочем, этот изломанный парень против Андрюши Отмороженного, против того полоумного, утопившего девочку, против матери-гадины, бросившей ребенка на съедение собакам? Еще надо посмотреть, кто страшнее. И все это звенья одной цепи, витки одной спирали — все вниз и вниз, в самый ад, в самое смрадное НИКУДА».
Она встала, направилась в комнату к книжному шкафу, порылась там и достала томик Оскара Уайльда. Полистала. «ОНА прекрасна, бела и стройна, как лилия, и глаза ее словно пляшут, и смех ее трепещет и волнует, как музыка». Катя поднесла книгу к губам, прикусила.
Уайльд ПИСАЛ ЭТО НЕ О САЛОМЕЕ, нет. Эти строки он писал Альфреду Дугласу о своей ЖЕНЕ, РОДИВШЕЙ ЕМУ ДВОИХ ДЕТЕЙ.
* * *
Едва Кравченко переступил порог офиса, дежурный охранник сообщил:
— Вам звонил некий Данила. Сказал, что перезвонит в половине двенадцатого.
Вадим сел и стал терпеливо ждать. Данила объявился на полчаса позже:
— Добрый день, господин Кравченко. Вы знаете, с кем говорите. Я должен сообщить вам.., в прошлый раз прошло не все гладко, случилась одна досадная ошибка.., словом, сегодня в одиннадцать вечера все пройдет заново так, как должно. Если на то будет ваше желание, господин Чугунов и вы...
— А какая ошибка случилась? — спросил Кравченко, понизив голос. Данила молчал.
— Господин Чугунов был крайне разочарован, — отчеканил Кравченко. — Но он не привык крохоборничать. Сегодня он не приедет, его нет в Москве. (Он говорил святую правду — Чучело, желая загладить измену жене, собралось в одночасье и повезло свою половину в родную деревню, на могилку родителей, в Пензенскую область. Их сопровождали двое охранников.) Приеду я и личный секретарь Василь Василича, его близкий друг князь Сергей Мещерский. Насколько я понял, наши места уже оплачены.
— Вы можете приехать, а секретарь...
— Наши места оплачены, любезный. Эта сумма и так непомерно высока для вас.
— Я должен проконсультироваться. Будьте на телефоне, я перезвоню. — Данила повесил трубку.
Кравченко отключил запись, все эти разговоры он аккуратно записывал на пленку.
* * *
В доме в Холодном переулке Данила тихо поднялся в комнату Мастера — со вчерашней ночи Верховцев оттуда не выходил. Он выпил почти всю пачку ортофена, пытаясь заглушить боль в позвоночнике. Он выглядел бледным, усталым и заторможенным от таблеток. В комнате негромко пел Фредди.
— Я обзвонил всех, — сообщил Данила. — Будут все, кроме Чугунова — его нет в Москве. Его охранник настаивает на том, чтобы вместо него приехал личный секретарь князь Мещерский. Я запросил систему, просмотрел список членов Российской геральдической ассоциации. Есть такой князь, они сейчас все в дворяне лезут, титулы и родословные сочиняют. Правда, о его работе у Чугунова там ни слова, упоминается какое-то географическое общество.
Верховцев слушал, закрыв глаза.
— Пусть, — сказал он.
— Что пусть?
— Пусть приедет князь, это даже лучше. Теперь.
— Игорь, давай я вызову врача.
— Не надо.
— Ноты...
— Я здоров. — Верховцев улыбнулся через силу. — Все в относительном порядке. Где статистка?
— С Лели в карты играет. В подкидного.
— Скажи ЭТИМ — пусть.
Данила направился к телефону. Он был встревожен не на шутку.
— Вы можете приехать вдвоем, — сообщил он Кравченко.
Жаль, что в этот момент он не видел выражения глаз собеседника!
Развязавшись со звонками, Данила занялся приготовлениями к вечеру. Впрочем, приготовления были несложные: кое-что надо поправить, кое-что подновить, а так — все на месте. Одно только плохо.
— Арсеньеву не звони, — сказал Верховцев еще утром— Все равно он «флоралии» не успеет подготовить. Лели пусть купит цветов как можно больше. Мы поставим их в вазы, рассыплем по ковру. А костюмы останутся те, что есть. Их сбросить тоже легко — там просто надо убрать некоторые детали.
Лели рано утром ездила на Центральный рынок, приобрела там три огромных букета — розы, лилии, хризантемы. Торговец сам донес их ей до машины.
— Куда это вам столько? — спросил он с любопытством.
— На ПОХОРОНЫ. Управляющий нашего банка попал в автокатастрофу, — объяснила она.
— На иномарке небось гонял. Они все щас, как сумасшедшие, по третьей полосе летят. На тот свет.
Цветы появились, однако Данила все хмурился: ему как-то все не нравилось сегодня. День какой-то идиотский — такая спешка, у Верховцева вон спина болит, «флоралии» нет, и Олли какой-то странный. Ночью глаз не сомкнул. Сидел на подоконнике, смотрел как дурак на луну. Данила увидел у него сигарету — отнял, дал подзатыльник. Он не выносил, когда от кого-то (не от него) несло табаком. Да и Олли вообще не курил никогда!
— Дань, — позвал Олли, — помнишь, как мы в Питере жили?
— Конечно, помню.
— Как ты к нам первый раз пришел, дед еще с тобой спорил о чем-то...
— О политике, кажется.
— А потом как мы его хоронили...
— И это я помню.