Однако скармливание лекарства произошло не скоро. В половине третьего Василий Васильевич Чугунов, упитанный краснощекий пятидесятипятилетний живчик, опухший, помятый, небритый, с неприятно ноющим желудком, жирно блестящей лысиной и колокольно гудящими мозгами, все еще сидел в одной сорочке и теплых трикотажных финских подштанниках на диване в кабинете и рассматривал на свет мутную жидкость, налитую в бокал для коктейля.
— Зель-цер.., ак-к-ква... — прочел он по складам название на яркой коробочке, зажатой в руке. — Вот тебе и ква... Вадь, это с опохмелкой, что ли?
Вадим Кравченко — в отличном темном костюме, белейшей рубашке, при галстуке — стоял перед ним в почтительной позе и держал пачку черных таблеток в целлофановой упаковке.
— Примите лучше это, Василь Василич. Активат. Все неприятности — как рукой.
— Ну, давай. — Чугунов выплеснул «зельцер» прямо на ковер. — Сюда бы минералочки, запить Хотя нет. Как выпью — газы меня мучат. Так и прут, так и прут. Словно шар раздуваюсь. Скажи там Веронике, чтоб чайку принесла, что ли. Чайку... Да... — Он вздохнул. — А вчера душевно мы посидели, Вадь, душевно. Серафименко под конец три ящика пива привез — ему самолетом прям из Баварии... К рачкам благодать — пивцо... Только я того, как водопровод с пива делаюсь. Так и бегаю, так и бегаю, хоть штаны не застегивай.
Кравченко с невозмутимым видом нажал кнопку связи и заказал секретарше чай для шефа.
— Я вот в газете читал, у немцев какие-то приспособления придуманы бумажные — трубочки с воронкой. Ну, чтоб с пива-то того... — Чугунов усмехнулся, поскреб лысину. — Куда их только надевают-то? На толчок, што ль? — Он визгливо засмеялся. — Ну, ладно. Корней не звонил?
— Нет, — ответил Кравченко. (Корней Корнеевич Миклошенко был деловым компаньоном Чугунова.) — От старый хрен! Орал тут на меня, ногами топал — дела, мол, я на самотек пустил, лодырничаю! А сам третий день — ни слуху ни духу, — вознегодовал Чугунов. — Ты накажи Веронике там, Потапову, Смирнову, чтоб нашли его хоть под землей. На все кнопки пусть жмут. Телефоны там свои, радио, факсы — всю эту заразу пусть на полную катушку заводят, но чтоб Корней у меня к завтрему был на связи.
— Завтра, Василь Василич, — вежливо поправил Кравченко, — завтра — суббота, он в Жаворонки уедет, как обычно, там его найти просто.
— А, да, правильно. Ты меня поправляй, Вадь, следи. Ты человек культурный, интеллигентный, языкам обучен. Следи, а то я по простецкой своей привычке строительной каб не ляпнул чего так. — Чугунов проглотил пять таблеток активата и запил принесенным пышнотелой томной секретаршей чаем. — А то эти столичные господа, все эти Герминские, Боровские там, ведь образованные, нос от меня воротят. Гнушаются — рылом, мол, ты, Чугунов, не вышел с нами дела вести. А того, что я всю эту шишголь продам, куплю и снова продам, но уже дороже, не понимают. Эх, Вадя! — Чугунов мечтательно вздохнул. — Годика этак через два все эти московские морды вот где у меня будут! — Он поднял волосатый кулак. — Вот где! Хвостом будут вилять, в глаза смотреть. Бензин-то мой, Вадя, а бензин — это кровь. Москва ваша задрипанная без моего бензина дня не протянет. Все они мне дадут — и кредиты, и хрендиты, да еще спасибо скажут, что взял. Эхма! Да садись ты, чего стоишь? Садись! Я тебя люблю — ты парень хороший, честный. Я в людях толк понимаю — имею талант, так сказать. Вот и в тебе я кое-что понимаю. Потому и жизнь свою тебе доверил. За спину твою, Вадь, прячусь. А что делать-то, а? Жизнь такая, паскуда, жизнь волчья, сынок. Но я от тебя, а ты от меня интерес имеешь. Держись меня, Вадя, не прогадаешь. Годика через два любую дверь в Москве ногой открывать будешь, потому что будут знать: это человек Чугунова, его правая рука.
— Врача вам вызвать? — осведомился Кравченко. — Я с Наумом Борисычем связался, он ждет.
— На хрен его! Я ничего, в порядке, только ослаб маленько да заспался. Третий час уж, нет, четвертый. Щас, пожалуй, домой поеду. — Чугунов, сопя, начал натягивать брюки. — Супруга-то не звонила?
— Я ей сам утром звонил, передал, что у вас все нормально.
— Орала?
— Нет, всхлипывала.
— Эх, старушка! — Чугунов покачал головой. — Тираню я ее, с сердцем своим никак совладать не могу, скотина. Темперамент у меня еще того! Но старая жена, Вадя, как одеяло ватное: прикроет, укроет, согреет. У молодых этого нет — участия там, тепла. Вот женишься — поймешь. Гнездо, словом.., да... Зашиться она меня все склоняет.
Кравченко невозмутимо пожал плечами.
— Это мысль.
— Да что я, алкаш, что ль? — обиделся Чугунов. — Вот захочу и брошу. Ее ведь куда, ампулу-то эту, в зад зашивают?
— Точно.
— А сидеть как же?
— Она сидеть не мешает. — Кравченко усмехнулся.
— Ишь ты, не мешает! — Чугунов обул ботинки, потопал каблуком в ковер. — Эх, Вадя, мне бы твои годы, твою голову ясную, выносливость твою. Это в конторе тебя так натаскали, что ты ведро выпьешь — и только побледнеешь? У вас там методы, что ль, были специальные?
— Так точно.
— Гипноз?
— Он самый, Василь Василич, только это по молодости надо привыкать. Пока сердце — как часы.
— Эхма, ну ладно. Вызови-ка там машину. Домой, домой на «Мерседесах». — Чугунов напяливал пиджак. — Про субботу что ты там говорил?
Кравченко связался по радиотелефону с чугуновским шофером, вызвал машину.
— Место есть одно любопытное, — ответил он. — Несуетно, тихо, забавно. Вечерок можно с пользой скоротать. И неординарно вроде. Этакий маленький столичный «свет». (Он знал, что слова «свет», «светский» неотразимо действуют на провинциала Чугунова, и поэтому употреблял их и к месту, и так просто.) — Тусовка, что ль? Стар я, Вадь, тусоваться.
— А к байкерам ехать на прошлой неделе хотели, водкой их поить ради рекламы? Чугунов засмеялся.
— Так ты ж меня и отговорил: какие, мол, байкеры в марте месяце? У них и мотоциклы небось еще в гаражах. А этот, ну, как его, ну, знаешь, о ком я, ездил ведь. Популярность себе зарабатывает. Бог с ним, простота. Я-то ведь — не он, Вадя. Я — Василий Чугунов. Мне дешевка не к лицу. Я вот водку хочу своего имени выпустить. Пусть работяги пьют мою чугуновочку, меня добрым словом поминают.
— Насчет вечера-то как? — напомнил Кравченко.
— А хрен с ним, поедем, поглядим, что там за моды, что тебе так понравилось. Я все новое люблю. До нового я жаден, Вадя. Бабы-то мясистые, говоришь?
— Рук не хватит обнять.
— Моих хватит, — ответил Чугунов, причесывая редкие волоски на лысине. — У меня темперамент ого-го! Бензин — материал горючий и быстро воспламеняющийся. Я еще, если стариной тряхнуть, и ребеночка смогу того.., наследничка, да... Ну ладно, машина-то пришла? Тогда поехал я. Ты, Вадь, сведи меня к машине и гуляй до субботы. Меня щас старушка моя прорабатывать начнет, нечего тебе наш лай слушать. А в субботу заедешь вечерком и у Семенова меня примешь.