Например, прошлой зимой, когда брали находящегося в федеральном розыске вора в законе Лимона, пришлось посетить «Первый московский Яр». «Яров» в столице оказалось несколько, а в «Первом московском» Никиту поразил зал, огромный и гулкий, как футбольное поле, весь сплошь в жирной позолоте, с вычурными канделябрами, огромной хрустальной люстрой, бархатными Красными диванами и алым занавесом на эстраде. Между столиками торчали сиротливые искусственные березки. В бассейне, куда в горячке преследования свалился отчаянно сопротивлявшийся вор Лимон, плавали живые осетры и стерляди, а откуда-то с антресолей гремел тоже живой цыганский хор.
Все это дежа-вю — позолота, осетры, бархат и цыганское «Не уезжай, голубчик мой, не покидай поля родные» — было прапрадедушкиной сказкой позапрошлого века. Но Никита давно уже успел заметить, что контингент, особенно разменявшие пятый десяток воры в законе, сильно ностальгировали по прошлому. Отчего — бог весть. Но на сходках они заседали обычно в солидных, проверенных временем заведениях типа «Ангары» или «Якоря» и никогда в новомодных «Бульварах» и «Ки-ка-ку».
Короче, от этого мутного «Аль-Магриба», где получил свою чашу с ядом гражданин Студнев, Колосов ждал чего угодно, особенно когда увидел место его дислокации: сталинский генеральский дом-монолит рядом с застекленным, как теремок, новым пешеходным мостом.
Напротив, на той стороне реки, зеленел Нескучный сад, виднелись пристани. Левее — парк с аттракционами и американскими горками. Через квартал — Катин дом. Далее грандиозное сооружение, всегда вызывавшее у Колосова чувство ведомственной зависти, — Министерство обороны.
Ресторан занимал цокольный этаж дома. Вывеска мигала золотисто-розовым неоном. Буквы были стилизованы под арабскую вязь: «Аль-Магриб». Но в глаза бросалась не вывеска, а серая, облицованная кладбищенским гранитом стена, а в ней дубовая, под старину, дверь с коваными петлями и запорами, ступени, выложенные ярко выделяющимися на сером московском асфальте желто-коричневыми плитами, узкие окна, полуприкрытые дубовыми тяжелыми ставнями, и бронзовый фонарь под навесом над входом: затейливые восточные узоры из листьев и трав из разноцветного стекла — лазурное на золотом поле.
Рядом было припарковано несколько машин, в основном иномарки. Никита ошибся: «Аль-Магриб» открывался не в двенадцать, а в десять часов. Сотрудники розыска уже ждали Колосова в машине на углу. Оба были молодые, неопытные. Проку от таких немного, одна видимость. Оба сразу с ястребиным интересом воззрились на лиловый синяк под глазом у начальника. Колосов надел темные очки.
— Так лучше? — спросил он, здороваясь. — Значит, задача ваша проста: один остается в машине, фиксирует обстановку снаружи, второй идет со мной внутрь. Я беседую, вы молчите, остаетесь у входа и наблюдаете обстановку. Это наше первое поверхностное знакомство с местом. Территория не наша, а московская, так что ведем себя тихо и корректно.
Вошли, спустились по крутым ступеням и попади в маленький вестибюль, где не было ни охранников, ни вышибал, а сидел седенький старичок-швейцар за дубовой стойкой и с увлечением читал «Московский комсомолец».
— Прошу, проходите, добро пожаловать. — Увидев первых посетителей, он встал, заулыбался. В гардеробе на вешалке не было ни одной вещи. Летом, как известно, швейцары не раздевают посетителей, а просто сторожат вход и получают чаевые за красивые глаза.
Швейцар распахнул перед Колосовым еще одну скрипучую дубовую дверь, и Никита вошел в зал, оставив своего молодого коллегу на входе объясняться и предъявлять удостоверение. •
Обеденный зал был пуст — так показалось Никите вначале. Он удивленно оглянулся и…
Он ждал чего, угодно — вплоть до логова людоедов-отравителей, но «Аль-Магриб» просто поразил его с первого взгляда. Никита вынужден был признать, что более уютного и славного места он не встречал. Хорошее ли настроение было в том виновато, мысли о Кате или аромат свежего крепкого кофе, но Никита был просто очарован!
Ресторанчик не был похож ни на те прокуренные прокисшие пивные подвалы, ни на позолочено-купеческий «Яр» со всем его новорусским наворотом. Ресторанчик был совершенно особенным местом и одновременно сразу же что-то властно напомнил Никите — что-то очень-очень знакомое… Любимое… Никита оглянулся еще раз — в памяти всплыли кадры из старого детского фильма про джинна, жившего в лампе, найденной юным пионером в Москве-реке.
В зале было сумрачно — ставни полуприкрыты, верхний свет притушен, горела только подсветка у стен. В стенах виднелись глубокие уютные ниши. Штукатурка была расписана нежными акварельными красками, создавалась иллюзия, будто ты смотришь из окна, и в дымке розовых облаков открывается вид на город. — на стрельчатые высокие минареты и купола мечетей, крыши дворцов и висячие сады. Там, где роспись кончалась, начиналась облицовка из мавританских бело-синих изразцов. Ими был отделан и маленький фонтан-чаша в центре зала. Вода журчала, убаюкивала, и — Никита ушам своим не поверил — ворковали голуби. Он взглянул верх: под потолком напротив окон висели просторные клетки. А в них пара белых голубей с красными клювами и мохнаты-. ми лапками и четыре канарейки.
Столиков в зале было немного. И все словно колченогие — вытесанные из массивного дерева, грубоватые, но ужасно уютные. И стулья были тоже им под стать — увесистые, с высокими резными спинками и полированными подлокотниками. В нишах-«окнах» стояли маленькие пузатые диваны, затянутые полосатым синим, зеленым, оранжевым, золотистым шелком. Пол покрывали лохматые вишнево-синие мавританские коврики, перед диванами стояли низкие резные восточные столики. Еще вдоль стен громоздились какие-то пузатые несуразные лари — потемневшие от времени, чуть ли не источенные жучком. А на них — медная, ярко начищенная посуда: блюда, вазы, чайники, кофейники.
Сводчатая арка вела в соседний зал — поменьше. Там были те же неуклюжие столики, а еще огромная печь во всю стену и открытый очаг. Перед печью — аккуратная поленница дров, кованый мангал, наполненный углем. И еще какие-то медные тазы на стенах, оказавшиеся не чем иным, как старинными щитами восточной стражи. Еще узкий глиняный кувшин на подставке — Никита был готов поклясться, он сам видел этот старый английский фильм в детстве, — именно из такого кувшина пил на экране багдадский вор.
Пахло кофе и яблоками. И еще чем-то неуловимым — и сладко-сдобным тестом, свежим хлебом и, кажется, розами, хотя их нигде не было видно — ни в цветочных горшках, ни в вазах.
Никита подумал: если есть на свете воплощенная идиллия, то вот она, перед ним. Ему вспомнилась Аврора на приеме у шефа — ее звенящие, переливающиеся фальшивыми искорками браслетики, цепочки, брелочки, колечки. Он посмотрел на клетку с воркующими голубями и…
— Какие люди! Вчера мы к вам, а сегодня уже и вы к нам. Так и знал, что люди в черном нас навестят, но чтоб так скоро, так оперативно…
Ресторан в этот час был пуст. Но все же один посетитель уже имелся: на диване в угловой нише за столиком. Колосов узнал этого громогласного типа: вчера он приезжал вместе с Авророй. Фамилия его была Симонов. В кабинете у шефа они и словечком не перекинулись, а сейчас этот Симонов трубил, точно мамонт в период весеннего гона.