Он поступал так с ней раньше, что лукавить. Назначал свидание и не приходил. Он был изменчив, как хамелеон. Лжив. Даже само имя его было лживое — Серафим. Ну кто, скажите, в наше время называет парня Серафимом? Ведь просто язык не поворачивается обозвать это животное церковной метафорой, обозначающей бесплотный дух, шесть белоснежных крыльев и зоркие глаза, неусыпно стерегущие райские врата?
— Ленка, кинь зажигалку… Эй, ты что? О чем задумалась? Обо мне, что ли?
Воробьева не шелохнулась, зажигалки не кинула, только сильнее прижалась лицом к подушке, словно прячась от него. И это все, что он может, что имеет сказать ей после того, что только что было между ними. А ведь она до сих пор полна им до краев. И это не просто физическая память о половом акте. Она любит его безумно. И она беременна. Она носит его ребенка. Именно об этом она так хотела сказать ему сегодня после объятий. И сказала бы непременно. Если бы он не вскочил так поспешно и не начал бы так напоказ одеваться, демонстративно игнорируя ее умоляющий взгляд, ее жажду быть с ним еще и еще.
Да, конечно, он был пьян, как всегда. Но не настолько, чтобы не понимать…
Но ведь она знала, на что шла. С самого начала она знала, она видела, она понимала, что с ним, с этим человеком, может ее ожидать. Они встречались уже полгода. Прячась от всех. Особенно же от…
— Ладно, хочешь молчать, злиться, молчи, а мне пора, — Серафим Симонов (это был он), пошатываясь, вернулся с балкона в комнату, где на растерзанной несвежей постели ничком лежала Лена.
— Мне пора закругляться. А то Марьяша снова начнет разоряться.
— Ты бы хоть здесь о ней не вспоминал каждую минуту, — сказала Воробьева.
— Почему? — искренне, пьяно удивился Симонов. — Тебе это так неприятно, детка? Ты меня ревнуешь?
Да, они встречались уже шесть месяцев. Всегда в одном и том же месте — здесь, на съемной квартире на Университетском проспекте. Квартира была двухкомнатная, в старом обшарпанном доме. Грязная и запушенная. Сдавала ее пьяница — многодетная мать, переехавшая со всем своим недоразвитым выводком к сестре в деревню.
Квартиру эту отыскала по объявлению и сняла на деньги, выкроенные из жалованья официантки ресторана «Аль-Магриб», сама Лена Воробьева. Им с Симоновым нужно было место, где можно было встречаться. Точнее — и это Воробьева понимала с самого начала с болезненной ясностью, — это ей нужно было место для встреч с Симоновым. Серафиму же было на это плевать. Он бы обошелся и без квартиры. Недаром же в самый первый раз он поимел ее прямо в машине на каком-то пустыре за МКАД.
Когда Лена Воробьева впервые увидела его в ресторане, она… она растерялась. Всем в «Аль-Магрибе», всему обслуживающему персоналу сразу было четко объяснен но: этот высоченный, здоровый, очень красивый, очень развязный, пьющий тип — не клиент, не посетитель, не актер даже — он личная неприкосновенная собственность хозяйки Марьи Захаровны Потехиной.
В «Аль-Магрибе» все сразу догадались: ага, новая содержанка пожаловала, ага… Как было известно персоналу, после развода с мужем (он неожиданно ушел из семьи после семнадцати лет счастливого брака и буквально через неделю после развода женился на двадцатилетней фотомодели) Марья Захаровна Потехина осталась соломенной вдовой с двумя детьми на руках. Дети, правда, были уже достаточно взрослыми — парни шестнадцати и четырнадцати лет. Младший учился в приличном колледже за границей, старший всерьез занимался футболом. Причем и спорт, и учебу полностью оплачивал отец, а не Потехина.
Так говорили в «Аль-Магрибе», точнее, сплетничали, шептались по углам. Шептались, что ресторан — это не что иное, как отступное. Куш, вынужденно выделенный Потехиным после развода бывшей жене в качестве компенсации и морального утешения. В «Аль-Магрибе» поговаривали, что Потехин и не то еще мог себе позволить — у него был налаженный бизнес в Москве, и, помимо ресторана на Фрунзенской набережной, он вполне мог подарить бывшей супружнице в качестве отступного и парочку магазинов в своей весьма обширной торговой сети, Но магазинов Потехина не получила. Ей достался только «Аль-Магриб».
А уже на свои собственные капиталы она приобрела для себя и еще одно утешение: красавца Серафима.
Приобрести его, по мнению многих в «Аль-Магрибе», было не так уж и трудно. В Москве он был человек пришлый и, несмотря на весь свой кураж, все свои шикарные плейбойские замашки, не имел ровно ничего — ни кола ни двора.
О себе сам он ничего не рассказывал. В «Аль-Магрибе» питались скупыми слухами — вроде актер, родом из Ростова, подвизался сначала к Крыму, потом перебрался в Питер, затем в Москву, где его быстренько подобрала Марья Захаровна Потехина. И взяла себе. Так говорили в «Аль-Магрибе» — на кухне и в официантской.
Лена Воробьева слышала все эти разговоры, все сплетни. И, как ей тогда казалось, в душе она презирала мужчину-содержанку, жалкого, никчемного альфонса. И не понимала, как это кому-то в голову пришло назвать это ничтожество Серафимом? Дать презренной, страдающей хроническим алкоголизмом содержанке в брюках имя, созвучное церковной метафоре, подразумевавшей божественный дух?
Она думала так, пока они не встретились. Когда она увидела Симонова, она совершенно растерялась. Он был совершенно другой. Что бы там про него ни говорили, ни плели на кухне и в официантской. Он был совершенно другой.
Он сразу понял, какое впечатление произвел на нее. И он положил на нее глаз. Все произошло слишком быстро, чтобы всерьез задумываться о последствиях. Она позволила ему сначала очень многое, затем все. Она тешила себя нелепой надеждой, что вот она, молодая, двадцатисемилетняя, красивая, натуральная блондинка, и все зубы еще на месте, и целлюлита никакого — кожа как атлас, а Потехина старая, крашеная, обрюзгшая, из салонов не вылазит. Что Серафим хоть и живет с ней и у нее, и спит с ней, и транжирит ее деньги, но совершенно ее не любит. Что он бросит Потехину, как только вкусит разницу между толстой кадушкой, опухшей от уколов ботокса, и Леной Воробьевой, которая сама свежесть, весна и наслаждение.
И вообще, все в ее, Лениной, жизни может еще сложиться чудесно: и брак с любимым человеком, и дети, и домашний уют, и свое дело, свой бизнес, а не услужение другим. Ведь если хорошенько призадуматься и вспомнить слова отца, случайностей в жизни почти не бывает, а есть лишь божий промысел, и поэтому встреча ее с Серафимом тоже не случайна, и надо только хорошо, очень хорошо попросить, чтобы она, эта встреча, закончилась не просто траханьем по пьянке в припаркованной на темном пустыре машине, а чем-то большим… Любовью, браком, детьми.
Конечно, за счастье надо было драться. Защищать, отстаивать его зубами и ногтями. Лена Воробьева и не подозревала в себе такой готовности к борьбе, такой всеобщей внутренней мобилизации, такого страстного желания действовать; такой фантастической решимости. Все это словно выплеснулось, как река из берегов, после того как она узнала в частной гинекологической клинике результаты тестов на беременность. Тесты оказались положительными. Надо было решать — избавляться или оставлять. Оставлять или избавляться.