— Да. По мобильному. Мы все сидели за столом. И вдруг он позвонил.
— А чего он от вас хотел?
— Он разговаривал со мной очень грубо, оскорблял всячески.
— Но ему что-то было от вас нужно? В связи с чем он звонил вам? — допытывался Колосов.
— Наши адвокаты в тот день встречались. Они должны были договориться о выплатах на детей. Он… Гусаров всегда раньше говорил, что будет помогать детям. И я думала, что… что он понимает свои обязанности отца. Но в ту пятницу он вдруг позвонил и… Это было ужасно. Он оскорблял меня по-всякому, угрожал.
— Он отказывался обеспечивать детей? — спросил Колосов. — Что конкретно он вам говорил?
— Ничего, просто… Я же вам объясняю — он словно с цепи сорвался, полный рот ругательств и угроз в мой адрес. — Аврора взглянула Колосову в глаза. — Я смертельно испугалась, понимаете? Да, в последнее время он ко мне относился плохо, очень плохо, но детей никогда не задевал, и тут вдруг… И я подумала, что…
— Что те неосторожные слова Студнева каким-то образом дошли до ушей вашего бывшего мужа? — спросил Никита.
— Да, — кивнула Аврора, — я так сразу и подумала: доигрались мы.
— Но напрямую в той телефонной беседе Гусаров вас в измене не обвинял?
— Нет, он просто орал на меня. Угрожал. Кричал, что я достала его…
— А зачем вы все-таки звонили Студневу в понедельник? — спросил Никита. — Когда я вам по его телефону ответил?
— Я не знала, что мне делать, что думать. Звонок Гусарова меня выбил из колеи. Я тревожилась. И решила позвонить Максу, выяснить однозначно…
— Что выяснить однозначно?
— Говорил ли он что-нибудь о моем сыне кому-нибудь. Мог ли Гусаров как-то услышать эту ложь?
— Аврора, простите, что я задаю вам такой вопрос, — сказал Колосов, — но если уж совсем честно, между нами, вы и Студнев раньше, до вашего развода, никогда… нет?
— Я была верна Гусарову, — ответила Аврора, — смешно звучит, но… И думать не смела о чем-то таком, не то что… Все восемь лет нашей совместной жизни по струнке ходила, как пионерка. Потому, наверное, и живу до сих пор, воздухом дышу.
— Вы о муже прямо как о какой-то Синей Бороде говорите, — усмехнулся недоверчиво Никита. — Ну ладно, хоть что-то выяснил. Извините за дерзости невольные. Мне самому не очень приятно о такой дряни с вами говорить, как убийство. Я о другом бы с вами хотел беседовать: о ваших песнях. Одна мне очень нравится, про любовь… «Любовь, моя любовь, как рассказать мне о ней тебе…» Это кто вам такую музыку классную написал?
— Один парень из Челябинска. Я даже фамилии его не знаю, — тихо сказала Аврора, — они группу свою хотели в Челябе организовать, спонсоров искали. Ну, и в одном клубе попались на глаза Гусарову. Он их послушал, наобещал с три короба и купил сразу несколько песен. Оптом. Я спела «Любовь». Ну и удачно все вышло, хит родился. А тот парень, автор, потом погиб. Вроде пьяный на мотоцикле разбился, а там уж не знаю… Что вы на меня так смотрите? Вы же о песнях моих хотели говорить со мной. А я правду вам о них рассказываю.
— Вы еще будете петь, Аврора? — спросил Никита.
— Понятия не имею. Сложно все как-то стало. Одной очень сложно. Пока у меня планы самые скромные. В сентябре старший мой, Дима, в школу пойдет. Школу надо искать приличную — лицей, гимназию. Потом с квартирой надо как-то вопрос решить. Мы ведь до сих пор у мамы моей на чемоданах ютимся.
— Хотите купить квартиру?
— Да, побольше, попросторнее, чем мамина. Сейчас как раз варианты подыскиваем.
— А Студнев вам не помогал квартирный вопрос решать?
— Его мой быт совершенно не интересовал. Он думал, что я на Луне живу, наверное. А встречались мы… Вас ведь это, конечно, интересует… всегда у него, здесь, в этих богоспасаемых Столбах. Или уезжали за город, на природу.
— Что вы все-таки отмечали в пятницу в «Аль-Магрибе», а? — спросил Никита. — Не пойму я что-то.
— Да ничего я конкретно не отмечала, — Аврора тяжело вздохнула, — так просто решила встряхнуться, не закисать. А то все одна да одна — с детьми, с мамой. А до этого в доме мужа в Немчиновке вообще как в тюрьме была. Все время охранник маячит, куда ни пойдешь. Ничего нельзя. Ко мне из моих знакомых никто не смел приезжать, только гусаровские приятели. Ну и захотелось мне с людьми нормальными, хорошими пообщаться. Марьяша Потехина — я ее нежно люблю. У нее отличный ресторан. Ой, у меня же совсем из головы вылетело… Скажите, а что же теперь будет с «Аль-Магрибом»? — Аврора тревожно заглянула Колосову в глаза. — Потехина боится, что ресторан теперь закроют.
— Не закроют, — ответил Колосов.
— Это правда?
— Правда. Мы не можем, не имеем права закрывать его. Я справку получил из санэпиднадзора — они провели проверку. В самом ресторане ничего такого не обнаружено. Ну, в смысле подозрительного… Я думаю, через пару дней снова начнет принимать клиентов.
— Сегодня же Марьяше позвоню, успокою ее, — сказала Аврора, — хоть одна хорошая новость за эти дни. Но как же тогда с убийствами?
— Ресторан будет работать, — сказал Никита, — но опасность по-прежнему существует.
— Опасность чего? — Голос Авроры дрогнул. Никита помолчал.
— Вы хорошо помните тот вечер? — спросил он.
— Не знаю, — Аврора пожала плечами, — часто думаю о нем, вроде все ясно помню, и вместе с тем какой-то туман в голове. Вот мы сидим, смеемся, разговариваем. Сима Симонов как всегда анекдоты травит, он их уйму знает и рассказывает так смешно, не то что я — ни одного толком не могу рассказать. Поляков Иван Григорьевич, он тут же в зале работает, объявляет, что фирменное блюдо — ягненок на вертеле — почти готово. Просит официантку Лену соус к нему подать и соленые закуски. «Тапас» они называются. Петя Мохов как всегда беспокоится — он диабетик страшный, у него всегда отдельные заказы, особые. И я тоже заказываю Леве Сайко для себя тажин с рыбой и моллюсками.
Я просто без ума от марокканской кухни и обожаю баранину. Но есть ее, увы, почти никогда не могу. Это очень жирное, тяжелое мясо, особенно на ночь, а я вечно на диете. Мы сидим, Максим наливает мне вина в бокал, говорит, что… что нам надо многое друг другу сказать, объясниться, он не понимает, что произошло между нами. Он не понимает, надо же, какой непонятливый стал! — Аврора горько усмехнулась, покачала головой. — Я его помню — так ясно… Говорю, что мы все давно уже проехали, что все закончилось. А в голову мне отчего-то лезет: «Я вас люблю любовью брата, а может быть, еще нежней». Я в девятом классе в театральной школьной студии Онегина играла. У нас там одни девки были, ни одного парня. Максим мне что-то говорит, возражает, просит, и тут вдруг у меня в сумке звонит телефон. Я слышу голос Гусарова и… и все. Точно дежа-вю какое-то, словно я снова вернулась в тот ужас, в тот дом в Немчиновке и должна слушать, должна терпеть, как он издевается надо мной, как втаптывает меня в грязь, оскорбляет… — Аврора закрыла лицо руками.