– Что?!
– К сожалению, – спокойно, словно его не перебивали, продолжал доктор Дружинин, – слава эта будет посмертной. Но тебе повезло: ты едва ли не единственный, кому было дано еще при жизни узнать о приближении посмертной славы.
– Ах ты подонок, – наконец-то все поняв, с трудом выговорил доктор Мансуров. Язык у него едва ворочался, он с трудом стоял на ногах, тяжело опираясь на стол. – Ты меня опозорил, а теперь хочешь убить!
– Можно сказать, уже убил, – все так же спокойно уточнил Дружинин. – На этот раз Моцарт опередил Сальери. Так-то вот, приятель.
– Ты – Моцарт?!
Язык все хуже слушался Марата Хаджибековича, перед глазами, собираясь в густую сетку, плавали какие-то тонкие, как паутина, черные линии, дневной свет сделался серым и с каждым мгновением убывал, хотя до заката было еще очень далеко. Боковым зрением он уже ничего не видел, периферия безвозвратно утонула в сгущающемся мраке, да и разобрать выражение лица Дружинина становилось все труднее – это лицо теперь представлялось Марату Хаджибековичу просто бледным расплывчатым пятном со слепыми провалами глазниц. Оно словно плавало в узком колодце тьмы, постепенно погружаясь на дно, – а может быть, это не оно, а сам Марат Хаджибекович медленно погружался, тонул в непроглядной черноте, откуда нет возврата. Будучи врачом, он отлично понимал, что с ним происходит, но жаждущее жизни тело все еще отказывалось в это верить. Страха не было, была только жгучая обида, ненависть и желание если не ударить, то хотя бы сказать напоследок что-то такое, чего этот негодяй не забудет до конца своих дней, – что-то, что будет неизменно всплывать из глубин памяти с наступлением сумерек и до рассвета не давать уснуть, терзая его черную гнилую душонку.
Однако доктор Мансуров так и не успел сформулировать свое предсмертное проклятие – на это у него просто не осталось времени.
– Ты... Ты... – едва ворочая непослушным языком, сумел выговорить он, а потом стены тьмы вокруг него завертелись стремительным водоворотом, сужаясь воронкой, дневной свет окончательно померк; упиравшаяся в край столешницы рука подломилась, глаза закрылись, доктор Мансуров тяжело опустился на стул, а оттуда медленно, будто нехотя, завалился на бок, с глухим шумом обрушившись на пол.
– "Ты, ты", – передразнил его доктор Дружинин. Он плеснул себе еще немного коньяка, выпил, глубоко затянулся сигаретой и решительно раздавил в пепельнице окурок. – Что, собственно, я? Мне, чтоб ты знал, тоже несладко.
С этими словами он извлек из кармана латексные медицинские перчатки и, не мешкая, принялся за дело.
* * *
– Я вам этого никогда не забуду, – сказала Ирина, усевшись, как пассажирка такси, на заднее сиденье Глебовой машины.
Это были первые слова, произнесенные ею с момента встречи, и тон, каким это было сказано, не оставлял сомнений в том, что уважаемая Ирина Константиновна пребывает в состоянии тихого бешенства.
– Я принимаю вашу благодарность, – кротко откликнулся с водительского места Сиверов, – хотя она и звучит как угроза.
Ирина задохнулась от ярости.
– Вы... Да как вы... – Огромным усилием воли взяв себя в руки, она решила сначала все-таки установить степень вины, а уж потом выносить приговор. – Вы действительно сказали врачу по телефону, что мне там самое место, или он сам это придумал?
– Это сказал я, – запуская двигатель, признался Глеб. – Но доктор Сафронов со мной целиком и полностью согласился.
Ирина не видела его лица, но по голосу чувствовалось, что Сиверов улыбается. Она ненавидела эту улыбку: слегка ироническую, чуть снисходительную – улыбку взрослого дяди, вынужденного по долгу службы вразумлять капризного ребенка и терпеть его глупые выходки. За одну эту улыбку его хотелось растерзать; а если еще принять во внимание все, что он нагородил сначала по телефону, а потом в больнице... Даже того, что Ирине довелось услышать собственными ушами, было достаточно, чтобы возжелать крови, и можно было только догадываться, что этот тип наговорил долговязому психиатру наедине, пока они беседовали с глазу на глаз в кабинете...
Машина тронулась, легко развернулась на нешироком асфальтовом пятачке перед крыльцом приемного покоя и, едва ощутимо подпрыгивая на трещинах и выбоинах, почти бесшумно покатилась по обсаженной старыми липами короткой аллее, что вела прочь из оставшегося у них за спиной дома скорби. Ирина содрогнулась, представив, каково тем, кто вынужден оставаться там месяцами, годами и десятилетиями. Человеческая психика – материя тонкая, малоизученная, ремонтировать ее толком до сих пор никто не научился, зато сломать может кто угодно. Пара-тройка правильно подобранных уколов, сеанс каких-нибудь специфических процедур наподобие электрошока – и совершенно нормальный человек благополучнейшим образом превращается в овощ с глазами... Возможно, именно таким был план этих убийц в белых халатах – Мансурова и его приятеля, доктора Сафронова. И, честно говоря, если бы не своевременное вмешательство Сиверова, этот план мог бы сработать...
"Нет уж, дудки, – подумала Ирина, глядя в покрытое капельками осевшего тумана окно. Стекло в окне было тонированное, и мир за ним казался еще более мрачным, чем на самом деле. – Тоже мне, спаситель... Может, мне ему спасибо сказать за все те гадости, что он обо мне наболтал? "
– Что это вам вздумалось рассказывать небылицы, будто я – ваша невеста? – сердито спросила она.
Похоже, этот негодяй опять улыбался.
– Если бы я сказал, что вы моя жена, – ответил он, – милейший доктор был бы просто обязан потребовать у меня паспорт, чтобы взглянуть на соответствующий штамп. А такого паспорта, в котором упомянутый штамп имеется, у меня, к сожалению, нет – не сообразил, что он может понадобиться, знаете ли... Ну, и добрый доктор Сафронов, естественно, сразу смекнул бы, что никакая вы мне не жена...
– Еще чего не хватало! – сердито фыркнула Ирина. – Тоже мне, женишок выискался! Да за все, что вы обо мне наговорили, вас убить мало! Неуравновешенная... Истеричная – как это вы сказали? – немножко!.. Со странным чувством юмора и склонностью к глупым розыгрышам... Да как вы посмели?! Что вы обо мне знаете, чтобы так говорить?!
– Что вы сумасшедшая, – со спокойствием, которое было хуже любой насмешки, ответил Сиверов. Глядя на дорогу, он оторвал правую руку от руля, вынул из кармана серебристый цилиндрик цифрового диктофона и, не оборачиваясь, протянул его через спинку сиденья назад, Ирине. – Это ваши собственные слова. Желаете прослушать сделанную доктором Мансуровым запись вашего разговора?
– Оставьте! – резко сказала Ирина, не желая признаваться себе самой в неловкости, которую испытала при виде диктофона. – Вы прекрасно понимаете, чего я добивалась!
– Я?! – В голосе Сиверова прозвучало прекрасно разыгранное изумление. – Господь с вами, как же я могу это понимать, когда вы сами вряд ли понимали, что делаете?! Можно только предполагать, на что вы рассчитывали. Вы, вероятно, надеялись, что, польстившись на ваши деньги и в особенности на ваши... гм... прелести, доктор Мансуров сейчас же, не сходя с места, вынет "Мадонну Литта" из ящика письменного стола и примется ваять вам новое лицо...