— Что ж, встретим его.
— Мне утром Флоранс звонила. Я ничего не понял, чего она хотела.
— Она… ну, ты сам понимаешь, очередной заскок. Не обращай на нее внимания. Сейчас закончу тут и поеду домой. В чувство приводить.
Балмашов разговаривал с Тихомировым, сидя на верхней ступеньке стремянки, установленной в той самой оранжерее, где составлялось декоративное зеленое панно, некогда так поразившее Колосова. Сейчас оно было готово примерно на две трети. Посреди оранжереи в деревянных ящиках горой были навалены пластиковые емкости с землей — уже использованный материал.
Возле стремянки стояла Марина Петровых. Она только что приехала в Старогрязново на машине. Позади нее переминался с ноги на ногу один из китайцев — помощников Балмашова. Он держал в руках точно такие же пластиковые емкости, но уже с растениями.
Марина терпеливо ждала, когда Балмашов закончит разговаривать. Смотрела на него снизу вверх. На ней был яркий оранжевый топ, который она купила в одном из магазинчиков в Иерусалиме, и коричневая юбка в стиле «хиппи», расшитая стеклярусом и ракушками. В последнее время она зачастила в солярий и даже записалась на прием к дорогому дантисту с целью отбеливания зубов. Не то чтобы она решила претворить в жизнь тот лукавый совет Тихомирова по изменению своего имиджа, но все же…
Балмашов спрятал мобильный в карман. С минуту задумчиво созерцал зеленое панно.
— Вот, Андрей… Андрей Владимирович, я все привезла. Полынь Стеллера, — Марина обернулась к китайцу и забрала у него емкости, — микробиота и мхи…
— Это никуда не годится.
— Но я выбрала лучшие экземпляры, лучшее, что у нас есть. Ну, если не подходит, можно позвонить в…
— Ни черта у меня сегодня не получается. — Балмашов встал, гибко потянулся на стремянке, балансируя, как акробат, затем спрыгнул. — Не клеится что-то. Только зря вас прогонял сюда из Воронцова, Мариночка.
— Мне это нетрудно. И вообще я рада.
— Чему? — Балмашов обернулся к девушке.
— Не знаю, так просто. День сегодня серый, так грустно было что-то. А потом вы позвонили и… С чего вы взяли, что у вас ничего не получается? — Марина снова сунула горшки невозмутимому китайцу, взмахнула руками. — Это все, — она показала на зеленую инсталляцию, — ново, оригинально!
— Все дерьмо.
— А полынь Стеллера куда вы хотели включить — в центр или вот сюда?
— Хотел, да теперь и это не нужно. Не годится, не поможет. И вообще, Марина, хочется только одного.
— Чего? — Она обернулась к китайцу и сделала жест: ступай, потом.
— Бултыхнуться в горячую ванну и отскрестись мочалкой. — Балмашов взял с рабочей подставки пачку белых салфеток, вытер испачканные землей руки. — Отмыться от этого дерьма.
— У вас глаза красные, усталые, — сказала Марина, — плохо спали сегодня?
— Может быть… Да, Сергей звонил, вы слышали… Он сказал — Марат Голиков погиб.
— Авария? — Марина испуганно заморгала, захлопала светлыми ресницами.
— Нет, не авария.
— Такой молодой!
— Молодой, к тому же заядлый охотник. Он ведь вам, кажется, нравился?
— Мне? Он? Да что вы, Андрей.
— Нет? Ну, значит, я ошибся. Но вы так изменились с некоторых пор.
— Стала лучше или хуже? — спросила Марина.
— Вы сами выбрали этот цвет? Солнечный цвет. — Балмашов кончиками пальцев дотронулся до ее рыжих волос.
— Я подумала… просто… Андрей, если вам не нравится, я стану блондинкой. Хотите? Платиновой блондинкой, как Мэрилин?
— Нет, оставайтесь лучше таким вот… подсолнухом.
— Почему подсолнухом? Я что, глупая, как подсолнух, да?
— Вы умница. Вы вообще редкая девушка. А подсолнух — это я так, к слову. Просто я подумал — это гнусное зеленое болото, — Балмашов обвел рукой инсталляцию, — неплохо было бы разбавить чем-то таким… ярким, цепляющим глаз, бьющим такой вот солнечной, подсолнечной силой… Марина, вы сейчас думаете о том, что я вам сказал?
— Думаю. О чем? — Марина спохватилась.
— О его смерти.
— Но я… нет, то есть да… Это ужасно, конечно. Но он был мне почти незнаком. Я знала, что он ваш адвокат, ваш приятель, клиент. Знала, что он заказывает всегда все дорогое и оригинальное для своей матери и… Нет, я думаю, конечно, смерть… это так страшно.
— Смерть — это не страшно. — Балмашов положил руку ей на плечо. — Когда-нибудь я объясню вам это. И вы поймете. Надеюсь, что поймете.
— Объясните сейчас.
— Нет, это долгий разговор.
— Вы обещали, что покажете мне план будущего парка здесь… ландшафтный проект… И как это будет выглядеть на местности. Мы могли бы пройтись и поговорить.
— Мы поговорим об этом потом, — Балмашов смотрел на ее рыжие волосы. — Вы такая красивая, Марина, золотая. Видно, Иерусалим пошел вам на пользу.
«Это не Иерусалим, это ты, ты, ты!» — хотелось крикнуть ей. Крикнуть прямо ему в лицо, оглушить, схватить за руки, сжать, удержать, не отпустить, не дать уехать отсюда, из этого сада под крышей — из этой чужой, душной, богатой оранжереи. Не отпустить от себя. Но она не крикнула. Поправила очки на носу.
— Я на машине, могу вас подбросить, — предложил он.
— Я тоже приехала сюда на машине, — сказала она. — А как же быть с полынью Стеллера и мхами? Везти назад?
— Нет, оставьте здесь. Может, потом пригодятся, если, конечно, я вернусь к этой работе.
— Вы хотите отказаться от панно? Но как же это?
— Не берите в голову. И вообще, вам надо меньше работать, больше отдыхать. — Он улыбался. — Марина, вы любите танцевать?
— Я?
— Как-нибудь непременно отправимся с вами в клуб, потанцуем. Как вам идея? Не откажетесь от моего приглашения?
Марина молчала. Что это с ним произошло? Раньше он никогда не высказывал таких вот потрясающих идей. Потанцевать? И только? Она буквально пожирала его взглядом сквозь затуманенные очки. «И это все, что вы… Что ты можешь мне предложить? А ведь я для тебя готова…»
Она видела только его в этот миг. Оранжерея, китайцы, смерть адвоката Голикова, мхи и полынь Стеллера — весь мир вдруг перестал существовать.
— Марина, если мне будут звонить, разыскивать меня, — донесся до нее голос Балмашова, — например, из милиции… скажите, что я поехал домой, к жене.
Запись в диктофоне кончилась. Голос Фаины смолк. Катя, слушавшая напряженно, внимательно, тоже молчала.
— Вот так и сдала свою пассию Алевтину и бровью не повела, — подвел итог Колосов.
— Что с той «Волгой»? Достали ее со дна наконец? — спросила Катя после долгой паузы.