Прямо заел нас этот реализм. А может, как раз в этом и наша беда? Знаешь, в Дзэн есть такая притча о чашке чая. Один японский учитель Дзэн как-то раз принимал у себя профессора Токийского университета. Разливал чай. Налив полную чашку гостю, продолжал лить, пока чай не перелился через край, и продолжал дальше. Профессор не выдержал и воскликнул: чашка полна, больше не входит! «Вот как эта чашка, — сказал учитель Дзэн, — и мы наполнены до краев своими мыслями, идеями, суждениями. И больше не вмещаем, если мир внезапно требует от нас иного взгляда». Чтобы взглянуть на вещи, порой необходимо опорожнить свою чашку, выплеснуть из себя стереотип… Понимаешь ли, Сережа… Я хочу взглянуть на это дело, выплеснув свой чай. В общем, наверное, Никита, когда брал меня на место происшествия, чего-то в этом роде от меня и ждал, но… тогда не дождался. Он шел традиционным путем по этому делу, наверное, и сейчас им идет, хотя… А у меня будут иные задачи.
Я начну помаленьку выплескивать чай. Ты, кстати, что завтра делаешь?
— Завтра я занят. У нас встреча с представителем малайской фирмы. А послезавтра привезут снаряжение для Базарова — они нам уж и предоплату сделали, так что я на телефоне весь день висеть буду. А в субботу, наверное, похороны, как они договорятся там… Кстати, не забудь сегодня Вадысиному старику звякнуть. А ты чем займешься?
— У меня командировка в Раздольск. До тех пор, пока убийства не раскроют, я там буду. Ну уж ближайшие две недели точно. И займусь я там… Катя улыбнулась, не договорив. Она уже знала, куда именно отправится в Раздольске, только Мещерскому это было знать ни к чему. «Шанхайские барсы» ладно, что поделаешь, если человек любит банальные остроты!
Участковый Сидоров, собираясь в лесную экспедицию, выглядел так, словно вступал на тропу войны. Вечером Колосов с удивлением узрел у себя в кабинете весьма колоритную фигуру: камуфляжная куртка, кокетливые армейские галифе, заправленные в болотные сапоги-бахилы, на голове бейсболка «Юнайтед Рейнджерс», явно приобретенная на местном рынке, под мышкой Сидоров держал черную телогрейку, туго перетянутую солдатским ремнем, тинейджерский рюкзак, из одного отделения которого торчал фонарь «летучая мышь».
Только берданки и не хватало.
— Готов, Никита Михалыч, — отрапортовал участковый. — А вы… вы что ж, прямо так и поедете? В этом? — Он с брезгливой жалостью оглядел джинсы, куртку-пилотку Колосова. — В курточке, кроссовочках не того будет. Там же пойма, вода еще не сошла. Эх, сапоги бы надо! Комендант уже ушел… А хотите — мигом ему позвоним: у него всегда в каптерке что-нибудь из формы и обувка… Не стоит, говорите?
Ну хоть телогрейку мою возьмите. Сыро там. Не утеплишься — враз радикулит наживешь.
Колосов и сам понимал, что для лесной засады экипирован из рук вон плохо. Командировка в район — не фунт изюма. Никогда не угадаешь, что тебя там ждет и как на очередное происшествие снарядиться. Он взял у доброго Сидорова телогрейку. Достал из сейфа оружие. Пушка вряд ли понадобится, однако… Привычка!
Ночь была довольно прохладной. На небе горохом высыпали звезды: крупные, яркие. Их так и тянуло пересчитать.
Во двор отдела милиции то и дело въезжали машины, выезжали. Полночь начинался суточный развод патрульно-постовой службы. Окна дежурной части светились. Там кипела жизнь. Распугивая гудком «канарейки» и гаишные «тральщики трассы», лихо подрулила «буханка», а попросту, мобильный вытрезвитель на колесах. Конвойные начали ловко и сноровисто извлекать пьяных из «садка» — зарешеченного отделения в кузове машины. Кто-то из клиентов тут же заливисто затянул: «Х-хоспода-а аф-фице-еры, холубые князья-а…»
Вопль вспугнул сонных голубей, устроившихся на ночлег под застрехой отдела. Они вылетели, шумно хлопая крыльями, взмыли в темное небо, пропали…
Колосов подошел к старенькому «Уралу» с коляской. Сидоров юлой вертелся возле этого своего драндулета, что-то бормоча. Колосов, сложившись пополам, кое-как устроился в коляске. Сидоров тут же взмыл на потрескавшееся от времени сиденье мотоцикла, газанул и… Раз пять за эту ужасную дорогу Колосов, покоряясь судьбе, закрывал глаза — авария казалась уже неминуемой. «Урал» выжимал из себя последние скрипящие моторесурсы, рычал, хрипел, трясся, как эпилептик в припадке, высоко подпрыгивал на ухабах, ухал в дорожные ямы. Сидорову явно грезилось, что он за рулем «Харлей-Дэвидсона». И он вел себя на дороге не как закомплексованный страж порядка, а как самый разнузданный байкер.
Если его кто-то обгонял на шоссе, он считал себя обязанным «сделать» наглеца, догнать, перегнать и… Вид чужих сигнальных огней был ему прямо-таки ненавистен. Колосов судорожно вцеплялся в борта своей коробчонки, как ласково называл коляску Сидоров, и тихо ругался.
Мотоцикл точно жаба заскакал по выбоинам, свернул с наезженного шоссе на проселок, и так, завывая, визжа тормозами и ухая на ухабах, они довольно долго мерили версты и километры подмосковных сельских дорог. Наконец, по ему только ведомому ориентиру, Сидоров определил, что они уже на месте, и он с торжествующим видом заглушил мотор.
— Теперь через лес придется, Никита Михалыч, напрямки. А потом берегом, берегом. На моторе там не проскочишь, — сообщил он.
Они закатили мотоцикл в придорожные кусты. Участковый включил фонарь. Пятно света выхватило из мрака стволы деревьев, изумрудную болотную осоку, груды полусгнившего валежника. Сидоров раздвинул ветки, приглашая начальника отдела убийств в ночную чащу. И очень скоро Колосов осознал, насколько опрометчиво поступил, презрев мудрый совет достать сапоги. Под ногами пружинила подушка из мха, спутанной травы, и она вся так и сочилась водой.
Видимо, в пору таяния снега по весне этот участок леса затапливался. И земля до сих пор не успела просохнуть, местами превратившись в мелкое, противно чавкающее болото. То и дело спотыкаясь, плелся Никита за своим вожатым, который в лесу чувствовал себя отлично: шел небрежно, вразвалочку, однако уверенным и твердым шагом, освещая путь «летучей мышью», изредка останавливаясь, чтобы свериться с приметами.
Наконец болото кончилось. Лес расступился. Впереди в ночи тускло мерцала река с пологими берегами, поросшими осокой и густым кустарником. Колосов вздохнул полной грудью: дышалось удивительно легко. И звезды, звезды! А на том берегу во тьме — оранжевые огоньки.
— Грачевка, — пояснил Сидоров. — А на юго-восток порядка километра Уваровка. А вниз по реке если — то бывшая база Отрадное. А нам эвон куда, Никита Михалыч, влево надо заворачивать. Вон она, роща-то.
Тихо было в ночи. В небесах плыл месяц: тонкий серп, вот-вот готовый исчезнуть до следующего своего рождения.
Он отражался в спокойной черной воде, оставляя на ее глади узенькую лунную дорожку, похожую на царапину, прочерченную иглой на виниловом диске. Колосов смотрел на месяц, на огни за рекой. Господи, тут не в засаде сидеть, а с удочкой бы в лодочке покемарить, костерком бы побаловаться, ухой…
— Я вот все пока ехал, думал, Никита Михалыч, — прервал цепь его несбыточных грез деловитый Сидоров. — Не запросто так вы сюды со мной приехали. Видно, интерес крепкий у вас тут. — Он обернулся, посветив фонарем вбок, но так, чтобы свет упал и на лицо «начальства из Главка». — Подозрения явно имеете. А вот насчет чего… Мне довериться можете. Вполне. Если что только мигните. Кого проверить, кого в опорный пункт как свидетеля выдернуть, кого по сто двадцать второй в камеру на трое суток забрать… Прокрутить тоже можно в спарринге-то…