— Кто ОН, Катя? — спросил он тихо. Встретился с ее взглядом и… встал. Подошел к двери, запер ее на ключ.
— Степан Базаров, — она произнесла это имя после затянувшейся паузы. И это тот, кого ты… кого мы, Никита, искали в Раздольске.
Она мужественно выдержала его взгляд.
— Давай-ка присядем, — Колосов обошел стол, обнял Катю за плечи, бережно подвел к стулу. — Сядем рядком, потолкуем ладком.
Катя села, чинно сложив руки на коленях. Стиснула пальцы так, что на коже выступили белые пятна. Колосов видел, как она взволнована, напугана. Но она молчала. И это было так на нее не похоже! Он присел напротив нее на угол стола.
— Дай мне руку, — сказал.
Она не шевелилась. Он взял ее руку сам. Почувствовал, какие у нее пальцы мягкие, тонкие, нежные. Никакой тут работы по дому, кухне, понятно такие пальцы привыкли держать ручку, губную помаду да ложку за обедом.
— Катя, скажи только одно: ты мне друг?
— Да. Да, Никит.
— А я тебе… — Он помедлил: настал, что ли, решающий момент? — Я тебе больше чем друг.
Она взглянула на него. Удивленно — и только.
— И мне ты можешь сказать все, Катя, — заключил Колосов.
И тут она ощутила, как внутри ее настежь распахнулись какие-то ржавые, прежде наглухо закрытые ворота.
Колосов не задал ей ни единого вопроса, не перебил ни разу. Слушал терпеливо сбивчивые фразы. МОЗАИКА… вот она, оказывается, какая, эта мозаика — кровь на заборе, шерсть на трупах, школа выживания, трихинеллез болезнь хищников, цыгане, параноидальная мания, сны о медведе, что тащит в чащу женщину, чье платье и кожа в кровь и клочья рвутся сучьями, старый дом на берегу Клязьмы… Посвящение, ножи, воткнутые в срез пня, медвежья шкура на полу, видел и он, помнится, ту шкуру, когда беседовал с Иваном, тень в лесу, которую они так и не догнали, глаза незнакомца, ослепленные фонарем, собака со сломанной шеей… Эти разрозненные осколки вращались словно в неотрегулированном калейдоскопе. Их хотелось тряхнуть хорошенько, чтобы они наконец легли каждый на свое место, образуя ту долгожданную картину, которую Колосов так мучительно пытался воссоздать, но…
Катины слова об оборотне, медведе, психозе вервольда, как она это почему-то называла — почему? Вервольд — это же что-то вроде человека-волка, а тут медведь, машинально отметил Колосов. Ее рассказ о визите к гадалке Лейле, о разгроме цыганского праздника, об интимных откровениях этой Лизы Гинерозовой — в ночь смерти Базарова ему, помнится, так и удалось потолковать с невестой близнеца — порождали все новые бесчисленные «но», новые вопросы, на которые пока не было ответа. И МОЗАИКА СНОВА НЕ СКЛАДЫВАЛАСЬ.
Когда Катя рассказала о том, что произошло между нею и Степаном в цыганском поселке, а затем в школе, — клюквенно покраснела. Но не умолчала ни о чем — он это чувствовал.
— Значит, ОН лечился в Институте мозга? — спросил Колосов, когда Катя умолкла. — И его брат называет его сумасшедшим?
Катя кивнула.
— Ты можешь сказать, что и нас с тобой кто-то в запальчивости может так обозвать. Но это не то, Никита. ОН извращенец и маньяк, — сказала она, голос ее был глух. — А иногда это и не он даже, а МЕДВЕДЬ из его детских снов. И тогда он, наверное, и выходит на охоту и начинает убивать. Я не знаю, что бы произошло там со мной, если бы не Димка.
А Лизу… ЭТО ОН ЕЕ УБИЛ. Ее нигде нет. Нигде, понимаешь? И я тебя прошу, Никита, умоляю. Помоги. Никто, никто не поможет, не поверят. Ты — мой друг, больше чем друг, как ты говоришь, так поверь мне, что это ОН, и помоги.
И сейчас, прямо сейчас… Ее надо искать. Хотя бы тело…
— Знаешь, Катерина Сергеевна, о чем я сейчас думаю? — Колосов смотрел на полированную крышку письменного стола, как в черный омут. Смотрел, не замечая своего отражения, только блики от солнца. — Отчего это люди стесняются говорить друг с другом, а? Даже близкие, даже друзья. Точнее, говорят, но как глухие с глухими. Не слышат ни черта. Не контачит в них что-то. В нас не контачит, Катя! Самое главное и не стыкуется. В этом деле мы с тобой шли одной дорожкой. Кстати, ты сама на этом настояла. Потом мы развернулись спиной друг к другу и сделали огромадный крюк по лесам, болотам, трясинам… И потом, каждый со своей стороны, мы уткнулись в тот чертов пень, где ножи. А могли бы гораздо раньше уткнуться, если бы шли вместе под ручку… Что ты смотришь на меня? Я не заговариваюсь, Катерина Сергеевна. Хочешь знать, чем я всю прошлую неделю в Раздольске занимался? Сказать — не поверишь. ОБОРОТНЯ В ЧАЩЕ ЛОВИЛ. Да так и не поймал… тень.
Катя пожирала его широко раскрытыми изумленными глазами. Хотя ей еще секунду назад казалось, что они попусту теряют время на разговоры, а надо что-то немедленно делать — искать Гинерозову и… Но ТО, ЧТО В СВОЮ ОЧЕРЕДЬ ПОВЕДАЛ ЕЙ НИКИТА, стоило потраченных минут.
Потом все разговоры ушли на второй план. Настало время действовать. Они приехали в Раздольск к часу дня. Колосов по дороге спросил только:
— Почему ты считаешь, что эту девицу надо искать там, а не где-то в Москве?
— ОН звонил ей. Лиза мне сама сказала: Степан откуда-то звонил ей утром. Потом вчера, когда мы с Мещерским носились по всем ее адресам, я побывала у нее на работе в редакции журнала, — сбивчиво начала пояснять Катя. — Она на работу не вышла. Там все в тревоге: у нее было запланировано интервью в представительстве «Картье» — это ювелирная фирма, она их сама целый месяц добивалась и не приехала.
В редакции мне сказали, что Лиза вернулась после нашей встречи на презентации, сдала материалы, собиралась уже уходить — мы же с ней условились. И тут ей кто-то позвонил.
На вахте видели, что она села в какую-то машину. Марку они не запомнили. Это мог быть любой частник, Никит. Он, Степка, за ней мог заехать и не на своей — просто частника тормознуть, специально, чтобы в редакции не светиться, а потом уж на свою пересесть где-нибудь. А почему я думаю, что искать ее надо в Раздольске, а не где-то еще… Не знаю, но у меня такое чувство… Его тянет к той шкуре на полу, особенно когда он с Лизкой. Ведь они страсть друг к другу испытывали, хоть и противоестественную, извращенную с его стороны, но… Он… мне кажется, Никита, что он настоящий медведь только там. Ведь все убийства в одном районе, а центром его можно взять Уваровку…
Колосов смотрел на Катю. Та сделала отчаянный жест.
— Мы Дмитрию вчера сразу все рассказали. И про убийства, без подробностей, в общих чертах. Он в ужас пришел, но у меня такое ощущение, что нечто подобное за братом он не то что подозревал, а как бы это поточнее выразиться… Он знает очень много о Степане, больше всех, наверное. Но он ничего не скажет, потому что они близнецы — одно целое. Лизку, правда, он с нами вчера весь день и вечер искал.
— Но ведь дача в Уваровке не пустая. Там старухи. Они бы сказали, если бы Степан и его подружка там появились.
— Но он ее не в дом мог завезти! Степка мог ее и в школу, и в лес, и… Он был в таком состоянии, что… Никита, да если б ты его только видел! Это животное, — Катя поморщилась. — А потом… Вот почему я так уверена, что за Лизкой приезжал именно он. Лизка — человек слова. Она бы мне непременно позвонила, если бы у нее сорвалось по какой-то иной причине. ОНА НЕ ПОЗВОНИЛА БЫ МНЕ ТОЛЬКО В ОДНОМ СЛУЧАЕ: ЕСЛИ БЫ ОН ЕЕ ПОЗВАЛ. А она бы пошла.