Сама Деа больше не боялась Готена, хотя ей и было по-прежнему жутковато. Он что-то утаил от нее, она не сомневалась.

Готен поглядывал на дочь со стороны, изучая ее черты:

— Ты не похожа на свою мать.

— Зато очень похожа на своего отца, — возразила она с холодком. — Я сразу это заметила, увидев твое лицо.

— Хочешь остаться у меня? Быть моей ученицей?

— Чему же я смогу научиться? Как сжигать людей?

— Ты остра на язык.

— Поэтому меня никто не выносит.

— Мне нравится, когда кто-то говорит то, что думает.

— Вот как? Почему же тогда ты наказываешь тех, кто открыто осуждает церковь?

Даже длинная ряса не могла скрыть дрожи, пробежавшей по телу Готена. Неужели она коснулась открытой раны? Еще одной?

— Я не наказываю никого, кто свободно высказывает свои воззрения.

— А я слышала нечто совсем другое, — выпалила Деа. — Церковные суды без разбора судят людей, на которых им показывают другие. И при этом без всякой справедливости. Невиновным признается тот, кто выдерживает «испытание Бога» и может невредимым пройти через пламя. Если хочешь знать мое мнение, это и есть бесовщина!

— Многие суды действуют именно так, — подтвердил Готен. — Почти все, но…

— Но ты, конечно, не таков, — дерзко перебила она.

— Да.

— И как же это понимать?

— Я служу не церкви. Я служу силам добра. В этом и есть большое различие. Не Папа отдает мне приказания, а моя собственная совесть, мое понимание добра и зла.

— Но ты же охотник за ведьмами на службе у церкви!

— Это только видимость.

— Но ведь это…

— Что? — Он улыбнулся под покровом своего капюшона. — Ты хочешь мне сказать, что тебя это пугает? Ах, Деа… Будь я и правда таким, каким ты меня считаешь, то в первую очередь уже давным-давно приговорил бы твою кормилицу. Мне известно, что она не христианка. Она служит древним богам лесов и вод. В глазах некоторых она — ведьма. Тем не менее я никогда не трону и волоса на ее голове. — Он помолчал немного, затем добавил: — Вместо этого я наказал жирного торговца.

— Но ты наказываешь, потому что ты считаешь это правильным! — вырвалось у взволнованной Деа. — За кого же ты себя принимаешь? За Бога?

— Нет, Деа. Не за Бога. Бог тут вообще ни при чем. Есть только люди, которые прикрываются его именем.

Она ошеломленно уставилась на него:

— Ты же проповедник! Как ты можешь говорить, что Бога нет?

— Потому что я уже давно утратил веру. — На его губах появилась слабая улыбка. — Я предупреждал тебя: я люблю, когда кто-то говорит то, что думает.

— И все-таки, как ты один можешь решать, кто добрый, а кто злой?

— Разве Оттвальд, по-твоему, не был негодяем? Он хотел полюбоваться, как все вы будете погибать за воротами церкви, сам находясь при этом в полной безопасности!

— Никто бы не погиб, — тихо возразила она. — Наш священник говорит, что конца света не будет.

— Конечно, не будет. Но Оттвальд-то был убежден в противном. Речь идет именно об этом. Он хотел оставить вас умирать. И ты станешь утверждать, что он не был злым человеком?

— Во всяком случае, никто не смеет брать на себя право сжигать его за это живьем.

— Он не колеблясь убил бы вашего проповедника, если бы старик не отступил.

Пальцы Деа сжались в кулаки. Мало-помалу она исчерпала все свои аргументы. Она знала, что Готен не прав. Но как ему это объяснить? А самое главное: что от этого изменится? Ничего.

— Хорошо, — сказала она со вздохом. — Не будем об этом говорить.

Готен рассмеялся:

— У нас будет еще довольно времени, чтобы обсудить все вопросы. Я уже чувствую, как мне хорошо оттого, что ты со мной.

Деа взглянула на него с сомнением:

— Правда?

Охотник за ведьмами кивнул:

— Правда.

И такая радость охватила ее, что девочке пришлось сделать над собой усилие, чтобы скрыть свои чувства. Она не хотела, чтобы Готен заметил, что с ней происходит: еще неизвестно, действительно ли они смогут стать друзьями.

«Друзьями», — думала она в смятении, и это с человеком, который не дрогнув уничтожил другого человека. Господи, и нужно же ей было попасть в такое запутанное положение!

— Ну так что же? — прервал Готен ее размышления. — Хочешь быть моей ученицей? Моей помощницей?

Она сделала вид, что раздумывает, хотя на самом деле уже давно приняла решение.

— Да. — Деа закрыла глаза, чтобы потом, вновь открыв их, увидеть перед собой мир, который больше не был ее миром. Конечно, лес оставался прежним, так же как и снег. И тем не менее все стало каким-то другим. Она это чувствовала.

Теперь она была частью мира Готена. Мира охотника за ведьмами.

И вдруг ей стало ужасно холодно.

Арканум

А в это самое время в другом месте, за много дней конного пути от Гибельштайна, самый злой человек на свете задавался вопросом, как могло случиться, что он, именно он обнаружил в своей бороде вошь.

Абакус — колдун и магистр черной магии — разразился такими ругательствами, что где-то в одной из дальних стран рухнула башня величественного храма, словно чья-то невидимая рука смахнула ее. Сам виновник, конечно, ничего об этом не знал, а если бы узнал… то от всего сердца посмеялся бы над происшествием. И еще больше — над людьми, заживо погребенными под руинами башни.

Но так как Абакус еще не понял, насколько могущественны были он сам и его магия, с ним иногда случалось такое. Он изрыгал проклятие, а где-нибудь происходила катастрофа; он сморкался — а где-то вспыхивал лесной пожар; он храпел во сне — а на каком-нибудь судне далеко в море в щепки разлеталась мачта. Да, такое случалось, и горе человечеству в тот день, когда Абакус узнает, какая разрушительная сила действительно таится в нем.

Конечно, он ощущал, что могуч, но пока ему удавалось использовать только крошечную долю своих возможностей. Разве этого достаточно? Разве может быть достаточно бед и разрушений? «Чем хуже, тем лучше!» — так думал Абакус. Ибо ничего он не желал так страстно, как того, чтобы весь мир трепетал под его свирепым владычеством.

И вдруг — вошь! В его высокочтимой бороде!

Абакус схватил крошечное насекомое большим и указательным пальцами и несколько мгновений наблюдал, как оно мечется в поисках укрытия. Существо боялось, а это нравилось Абакусу. В первый момент он хотел просто раздавить вошь, но потом ему пришло в голову кое-что получше. Разве не величайшее счастье для этой твари поселиться в волосах другого живого существа? Конечно, надо быть очень маленькой и незаметной. А если она уже не будет такой?.. Абакус ухмыльнулся. Что за дьявольски чудесная мысль пришла ему в голову, мысль, вполне достойная его!