Устроившись в первом ряду зала для заседаний, Витя самым добросовестным образом прослушал основной доклад. Играя роль журналистки, он даже делал вид, будто конспектирует выступление. Польщенный таким вниманием докладчик начал обращаться непосредственно к Вите, который ему поощрительно улыбался, одобрительно кивал и умеренно жестикулировал. Впрочем, это ему быстро наскучило, и уже второму выступающему Витя уделил много меньше внимания, ограничившись мимическими упражнениями. Для разнообразия на этот раз он скептически вздергивал брови, несогласно качал головой и улыбался краем рта с неясным, но неприятным оратору намеком. Слезая с трибуны, докладчик одарил Витю обиженным взглядом и гулко захлопнул папку с текстом.
Конспектировать Витя давно прекратил, но еще немного развлек себя рисованием в блокноте рожиц. Добиваясь портретного сходства с выступающими, он периодически остро поглядывал в сторону трибуны. Ораторы неуютно поеживались.
На шестом докладе Витя устал изображать даже минимальную заинтересованность и начал откровенно зевать. В очередной раз распахнув пасть, как задыхающийся гиппопотам, он ухитрился посмотреть на часы и отметил, что сидит в зале без малого полтора часа. Время, на которое он был нанят играть роль журналистки, истекло. Дождавшись ближайшей паузы в речи дежурного оратора (тот прервался, чтобы откашляться и налить себе водички из бутылки), Витя под бодрое журчание минералки поднялся с кресла и вышел из зала в фойе. И сразу нырнул под лестницу, в туалет, чтобы тоже бодро пожурчать, а потом с помощью мыла и воды вернуть себе человеческий облик.
Пожилой дядечка в очках шарахнулся с его пути, как испуганный заяц.
– Спа-акойно, мужчинка! – подмигнул ему Витя, все еще пребывающий в женском обличье.
Дядечка выскочил из уборной, забыв застегнуть расстегнутое.
Витя остался один. Весело напевая, он исполнил перед замызганным зеркалом небольшой стриптиз: снял, поигрывая плечами, зеленую куртку, стянул с головы парик и низко поклонился воображаемым зрителям. В полупоклоне переместился к раковине и смыл с лица грим, по мере истребления раскраски добавляя в свое пение мужественной хрипотцы. Потом придирчиво изучил свое отражение в зеркале, убедился, что ничего женственного в его наружности не осталось, и собрал реквизит: аккуратно сложил куртку, предварительно сунув в рукав каштановый парик. Пристроил свернутый сценический костюм под мышкой и, насвистывая, вышел из туалета.
Ноги в черных ботинках, выжидательно топтавшиеся на ступеньках, стремительно взлетели вверх.
Не сбавляя шага, Витя, которому уже нечего было опасаться слежки, широким шагом поднялся по лестнице, обошел облицованную мрамором колонну и громко кашлянул в стриженый блондинистый затылок притаившегося за столбом человека:
– Кгхм!
– Что?! – подпрыгнув и развернувшись, шпик испуганно уставился на Витю.
– Закурить не найдется? – басом спросил Суриков, устремляя взгляд на ноги нервного гражданина.
И удовлетворенно кивнул: и ботинки, и штанины над ними были черными, как день студента накануне стипендии.
– Н-не курю!
Блондин в черных ботинках невежливо повернулся к Вите спиной и приклеился взглядом к двери уборной с отштампованным на ней черным силуэтом человека в брюках, шляпе и с тросточкой.
– Никак, Чарли Чаплин? – хмыкнул Витя, усмотрев в символическом изображении мужчины сходство с великим комиком.
Не ожидавший подобной реплики белобрысый обернулся, удивленно поморгал белесыми ресницами и вдруг произнес:
– Витька? Ты здесь зачем?
В свою очередь, не ожидавший ничего подобного, Витя хлопнул глазами и пригляделся к собеседнику. При ближайшем рассмотрении тот оказался его однокурсником по актерскому факультету. Имени товарища Витя не помнил, но белесую морду узнал.
– Чтобы вот, – невнятно ответил Суриков.
– Друг, ты же только что из сортира вышел, да? – Однокурсник так жадно завладел его ладонью, переминая ее, как пластилин, что Витя усомнился в нормальности его ориентации. И даже вообще в нормальности. Ишь, как блестит глазами!
– Ну, – согласился Витя, ожидая продолжения.
– А ты там женщину не видел?
– Я в мужском туалете был, – напомнил Витя, не без труда высвобождая вспотевшую от волнения ладонь.
– Так и она в мужском! – Белобрысый взмахнул руками. – Слышь, а ты там по большой нужде был или по маленькой?
Интерес, проявляемый однокурсником к естественным отправлениям его организма, понравился Вите еще меньше, чем интимное рукопожатие. Он слегка отодвинулся и оглядел белобрысого с ног до головы:
– Зачем тебе это знать?
– Если ты ее не видел, значит, она в кабинке засела, – объяснил белобрысый. – Были там запертые кабинки, ты не заметил? Не могла же она удрать, я с сортира глаз не сводил! Или там окно есть?!
Испуганный этой мыслью, шпик слегка пошатнулся и, чтобы не потерять равновесия, схватился за Витю. Поспешно отцепив его пальцы от своего поясного ремня, Суриков отодвинулся подальше и решил на всякий случай проверить, не сохранились ли на его мужественном лице остатки макияжа. Немного теней или помады, компрометирующих его как натурала и провоцирующих нездоровое поведение сексменьшинств.
– Нет там никакого окна, – буркнул Витя.
Он развернул свернутую куртку, чтобы достать из кармана пудреницу с зеркальцем. Не для того, чтобы снова пудрить нос, разумеется! Чтобы проверить, все ли нормально с его лицом.
– И бабы никакой там нет, – сказал Витя.
Скрученная подкладкой наружу, куртка развернулась, открыв свое приметное зеленое «лицо». Белобрысый осекся.
– И не было, – добавил Витя, когда на пол упал парик, вывалившийся из широкого рукава.
Братья-студенты озадаченно посмотрели друг на друга.
– Не понял? Это, значит, ты? А где же моя баба? – почему-то шепотом спросил белобрысый.
– А я почем знаю? – так же, шепотом, ответил ему Витя.
Белобрысый взлохматил волосы и издал тоскливый протяжный звук, которого легко можно добиться от детской резиновой игрушки с пищалкой.
– Финита ля комелия. Облажался я, – признался белобрысый.
Витя машинально посмотрел на дверь туалета. Нарисованный на ней Чаплин в сочетании с упоминанием о комедии навел его на интересную мысль.
– Не удалась тебе роль шпика? – проверяя возникшую у него догадку, спросил он белобрысого.
Тот грустно кивнул.
Витя победно ухмыльнулся, подобрал с пола парик, снова сунул его в курточный рукав и предложил огорченному однокурснику:
– А пойдем-ка, поищем, где тут буфет! Поболтаем о жизни в искусстве…
В ателье в середине рабочего дня было пусто. В окошке за стойкой, подперев голову кулачком, как сказочная царевна в тереме, скучал молодой человек, наружность которого подтверждала теорию Дарвина о происхождении человека от обезьяны. Волосы его были очень коротко подстрижены под машинку, а лицо покрыто трехдневной щетиной, так что вся голова, за исключением только торчащих ушей, запавших глазниц, маленького курносого носа и большого рта, казалась поросшей шерстью. Вдобавок юноша, как две капли воды похожий на передовую сборщицу желудей Манюню, выпячивал нижнюю чеклюсть, размеренно переминая во рту жвачку.