Он остался сидеть как пришибленный. Не сразу услышал, что в руке раздраженно пикает трубка, виновато и с величайшей осторожностью понес на рычажки.
Мысли самые дикие и странные хаотично заполняли мозг, так же резко оставляли полностью. Череп то трещал от напора, то пустел, как метро после полуночи. Кровь приливала тяжелыми горячими волнами, в висках начинали стучать молотки, затем так же резко он начинал слышать в ушах звон незримых колокольчиков…
Телефон зазвенел так резко, что Крылов подскочил. Стул упал с грохотом, в голове мелькнуло, что разбудит деда, пальцы цапнули трубку, метнули к уху:
— Алло?
— Это я, — послышался ровный и чистый голос, — Яна. Ты звонил…
Он поспешно прокричал:
— Да-да!.. Яна, умоляю, выбери время, чтобы нам встретиться. Любое. Но чем раньше, тем лучше!
На том конце провода было долгое молчание. Затем голос нерешительно произнес:
— В Москве положено отложить на день-два, а то и на три… Но я из провинции, я… могу и сейчас. У меня сейчас есть свободное время, так что почему и нет?
Крылов выдохнул счастливо:
— Ох, Яна… Ты просто золото. Давай, я буду тебя ждать у памятника Пушкину? Я слышал, что Алексей живет там близко в коммуналке?
— Верно, — ответила она. — На Ермоловой. Я смогу быть там через десять минут.
Он закричал в панике:
— Через десять я не успею! Мне добираться… Давай через тридцать минут?
— Договорились, — ответил ее бесконечно милый голос. — Через тридцать минут я буду. Учти, я не опаздываю.
— Ты золото, — пробормотал он. — Ангел, а не женщина! Еще и не опаздываешь…
Из дома вылетел, как будто его выдрало вакуумным взрывом. На улице выскочил на середину дороги, остановил первого же частника, все сейчас шабашат, велел гнать в Центр, прямо в Центр. Не куда-нибудь, а к памятнику великому поэту. Если надо, то нарушая эти гребаные правила, он заплатит.
Хозяин машины посматривал на него испытующе, стараясь понять, имеет ли дело с провинциалом, что вырвался наконец-то в Москву, теперь у него командировочное настроение, ему сейчас бабы, рестораны, казино…
— Надолго в Москву? — поинтересовался он.
— Что? — очнулся Крылов. — В Москву?.. Нет, я москвич. Ты не обращай внимания, это я так… сделка века намечается.
— А-а-а, — протянул водитель разочарованно, Крылов понял, что выпал из сферы повышенного внимания подшабашника. С самого крутого бизнесмена не сдерешь так, как с самого мелкого командированного из глубинки. Те все еще по старинке сорят деньгами, а у бизнесменов вошло в моду демонстративно беречь копейку. — Тады да… Щас приедем, в это время пробок нет. Или почти нет…
И все же, на скорости подъезжая к памятнику, он видел стройную фигуру Яны. Она подошла к мороженщику, чем-то интересовалась, парень картинно выпячивал грудь и все старался заглянуть ей за глубокий вырез. Мимо прошла совершенно обнаженная девчушка, на груди и ягодицах татуировка, он не обратил на нее внимания, а Яну жадно раздевал взглядом.
Крылов заскрипел зубами, бросил:
— Останови!
— Здесь нельзя. Сейчас развернусь…
— Тут разворот только возле Центрального телеграфа!
— Да, но…
— Держи!
Крылов бросил ему деньги, водила послушно начал сдвигаться к бровке. Крылов открыл дверцу, когда машина притормозила, выскочил на ходу и бросился в сторону памятника.
Яна развернулась в его сторону с неспешностью королевской яхты. Глаза ее смеялись, пальцы деловито снимали обертку с эскимо на палочке. Провинциалы всегда жадно лопают московское мороженое, Крылов знал.
— Извини, — выдохнул он, — чуть опоздал…
— Да нет, — ответила она беспечно, — это я вышла раньше. Люблю Москву!
Ее полные, очень красные без всякой помады губы вытянулись в трубочку, шоколадный верх мороженого исчез, обнажился молочно-белый столбик. Она бесстыдно посасывала, слизывала с краев, глаза ее смеялись.
Он сказал с замешательством:
— Извини, но я просто… когда позвонил, я даже не понял… Что-то случилось? Ты так ответила… что я подумал…
Она спросила лениво:
— Что ты подумал?
— Что ты заболела, — выпалил он. — Горло у тебя хрипело…
Она удивилась:
— Как я могла говорить с членом во рту? Он как раз тыкался мне в гланды… Или в голосовые связки, не знаю. Собирался кончать, зачем мешать?..
Глаза ее были чистые, невинные. Теперь шоколадные стенки исчезли, белый столбик входил в ее рот целиком, Яна слизывала со всех сторон быстро тающие сливки, эскимо худело с каждым погружением в красный горячий рот, такой влажный и такой, такой… такой!
Сердце колотилось неистово. Крылов чувствовал, как пальцы сжимаются в кулаки, он, философ, чувствует в себе пробуждение зверя. Поспешно стиснул в груди дыхание, в барокамере легких опасно быстро растет давление. В обычной жизни он чувствовал некоторое облегчение, довольно подленькое, как признавался себе втихушку, если женщина кому-то да принадлежит. Ну там жена сослуживца или вообще чья-то чужая жена, чужая любовница, а он просто урывает себе от чужой законной собственности. Это и придавало ореол казановы-робингуда, и не надо было брать на себя какие-то, хоть малейшие обязанности. И его нисколько не задевало, что этой женщиной кто-то пользуется еще, помимо него. Наоборот, это он пользовался чужим, запретным. Это всегда возбуждало, пьянило голову, придавало романтичный оттенок. Но… с Яной этого привычного чувства почему-то не возникло.
Он с великим трудом выпустил сквозь стиснутые зубы струю воздуха, стараясь сделать это медленно, чтобы не взорваться. И чтобы не сжечь горячим дыханием этот мир, не испугать Яну струей огня.
— Поедем отсюда? — предложил он.
— Поедем, — согласилась она с готовностью.
— Куда?
Она рассмеялась, губы от частого соприкосновения с холодным столбиком эскимо, а затем с горячим воздухом раскраснелись еще больше, набухли, как созревшие бутоны роз.
— Я плохо знаю город, — призналась она. — Потихоньку осваиваю, но все-таки…
Он задержал дыхание — другой бы давно уже предложил насчет коитуса, а здесь язык как прилип к гортани, и даже то, что проделывает с нею Алексей, не позволяет снять с нее ореол святости с великим трудом выдавил:
— Тогда ты еще не видела… что такое Интернет? Во всей его мощи? Хочешь, покажу?
Ее глаза засияли, она воскликнула по-детски: